Но все же до конца поверить в такое казалось невозможным.
– Пусть так, – проговорила она, снова бессознательно понижая голос, – пускай мы умерли. А кого тогда мы видели?
– О чем ты?
– Мама! Зачем спрашивать, если и сама прекрасно знаешь? – Роза быстро огляделась по сторонам и заговорила еще тише: – Кто-то прячется в этом доме! Появляется ниоткуда и пропадает неизвестно куда. Может, даже сейчас следит за нами! Чувак в черном, в капюшоне! Пятый неспящий. И он… Мам, он не такой, как мы! Я видела, как этот человек… это существо поднималось в воздух, и дед тоже видел! Как такое возможно? – Роза нагнулась над столом, приблизила лицо к матери, словно силясь прочитать что-то в ее глазах, какую-то таинственную правду, которую от нее скрывали. Но мать лишь беспомощно скривила губы:
– Дочка, откуда мне знать?
– Хоть предположи! – Роза словно пыталась убедить мать. – В последние годы ты же только и делала, что читала эти свои книги, молилась, слушала, что говорят муллы… Неужели у тебя нет никаких версий, кто бы это мог быть? Скажи хотя бы, он опасен?
Мать поправила платок на голове, провела руками по лицу. Она всегда делала этот жест, вставая из-за стола, – благодарила Аллаха за пищу. Сейчас, видимо, это вышло просто от растерянности.
Роза подождала еще какое-то время, но мать молчала, не размыкая губ.
– Это… демон? – прошелестела девушка. – На божьего ангела с крылышками он уж точно не похож! Он приходит за нашими душами, так? Забирает всех по очереди, и одна из нас станет следующей? – Голос ее сорвался. – Мама, это правда?
Мать по-прежнему молчала, не поднимая глаз, а потом едва слышно проговорила:
– Мне кажется, это жен. Не знаю, как правильно перевести с татарского… что-то вроде нечистого духа, беса. Говорят, если негодяй, убийца умирает без раскаяния, то после смерти превращается в это существо. Зло пожирает изувеченную, темную душу, завладевает ею. Все люди грешны, но мы стремимся к свету, и Бог прощает нас. А жен не будет прощен и не жаждет прощения. Он питается человеческой болью и страхом, поэтому мучает и пугает людей. Конечно, я не могу ничего знать наверняка, но мне кажется, что пятый неспящий – это и есть жен. Может, когда-то он и был таким, как мы, был человеком, но сейчас это порождение тьмы.
– Что ему от нас нужно? – жалобно спросила Роза. – Почему именно мы? Зачем он здесь?
Мать тихонько вздохнула, покачала головой и ничего не ответила. Некоторое время они сидели, безмолвно склонившись над своими чашками. Не произносили ни слова, целиком уйдя в свои горестные мысли. Дом был погружен в безмолвие, лишь снаружи бродяга-ветер стонал, что-то бормотал, завывая, как опасный сумасшедший.
– Мама? – наконец нарушила тишину Роза.
Та отозвалась моментально, охотно вынырнув из своих раздумий.
– Я никогда не спрашивала тебя, но ты сказала недавно, что сегодня день откровений. Скажи, почему ты вдруг… – Роза взглянула на мать и проговорила, тщательно подбирая слова: – Почему ты стала такой религиозной? Ты очень изменилась после папиной смерти. – Мать хотела было возразить, но Роза не позволила. – Не думай, я все видела. Бывает, что люди теряют близких, и я тоже любила папу, и мне было так плохо, что он умер, но ты-то вела себя не так, как все! Это было не просто горе! Сама мучилась и меня мучила! Металась, стонала по ночам и глотала таблетки. Ты словно боялась чего-то, мама! Правда же? Чего ты так боялась? От чего ты в конце концов спряталась в эти… – Она развела руки в стороны, пытаясь объяснить. – Шамаили на стенах, четки, молитвы, намаз, твоя одежда! Это же…
– Хорошо! – выкрикнула мать, и Роза замолчала, подавившись последними словами. – Все так. Ты права. – Голос ее зазвучал неожиданно жестко. – Я думала, что забуду, что это как-то сотрется из памяти. Но оно так и шло за мной все эти годы. Ислам не помог – как и ничто до него не помогло. Наверное, больше и вправду не будет возможности объяснить. А может, поэтому мы и торчим тут – рады бы в рай, да грехи не пускают.
– Грехи? – Роза во все глаза глядела на мать и сейчас чувствовала себя маленькой девочкой.
Маленькая восьмилетняя девочка, которая могла и не вернуться живой из той поездки…
Глава четырнадцатая. Август. Восемнадцать лет назад. Регина
Регина осторожно бросила взгляд на часы и опять невольно залюбовалась ими. Серебристая змейка обвивала тонкое запястье, по синему циферблату разбегались крохотные сверкающие циферки. Она сразу заприметила часики в магазине на улице Баумана, когда они всей семьей отправились в выходной побродить по центру города. Сережа увидел, что часы понравились жене, ничего не сказал в тот день, но вскоре сделал сюрприз: преподнес их в подарок.
Просто так преподнес, без повода!
Правда, девочки на работе говорили, что дарить часы опасно – к разлуке. Регина не то чтобы испугалась, однако в груди заворочалось какое-то неясное, тревожное чувство. Сережа только посмеялся над ее страхами, и постепенно она тоже успокоилась.
Муж любил сюрпризы, а Регина любила мужа. Они были вместе уже около девяти лет, и все эти годы она чувствовала себя неприлично счастливой.
Перестройка, кризисные годы, тотальная безработица, безденежье – все то, что сломало жизни многих знакомых, прошло по касательной, почти не задело их семью. Сергей был той самой каменной стеной, которая защищала от любых неурядиц. Он научился зарабатывать деньги, давая жене возможность не увольняться с любимой, но скудно оплачиваемой работы в лаборатории. Многие коллеги были вынуждены уйти, а Регина осталась. В ее жизни было лишь одно темное пятно: жить им пока приходилось со свекровью, которая невестку терпеть не могла и даже к единственной внучке относилась с прохладцей. Но Регина верила, что со временем они обзаведутся собственной квартирой. А Сережина мамаша пусть хоть захлебнется своей желчью – ей все равно их не разлучить. К тому же сейчас свекровь была далеко, и думать о ней не хотелось.
Часы показывали половину третьего. Поздновато уже. Когда же они будут на месте?
В салоне слышалось только гудение двигателя да шорох шин по узкой дороге. Кассеты, которые они взяли послушать во время пути, уже давно надоели. От назойливых мелодий у Регины разболелась голова.
– Мы скоро приедем? – пропищала с заднего сиденья Роза. – Я пить хочу.
– Скоро, Пончик, – не оборачиваясь, ответил Сергей.
Дочка давно перестала быть пухлой малышкой, постепенно превращаясь в голенастую, как жеребенок, юркую девчушку, но отец по-прежнему звал ее младенческим прозвищем.
Регина улыбнулась, посмотрела по очереди на мужа, на дочь, и ее захлестнула волна такой огромной, всепоглощающей любви, что сердце остро заныло, словно было не в состоянии вместить ее всю, до конца. Никого на свете у нее не было дороже этих двоих – да и вообще, если честно, никого не было.
Только маму она любила так же сильно и безоглядно, но мамы уже давно с нею нет. Годы шли, но думать о ее смерти все равно мучительно, и Регина гнала прочь тяжелые мысли. Мамина гибель бессмысленна, преждевременна, и оттого примириться с нею невозможно.
