— Ты проведёшь меня на Ен-Пугол.
— Нет! — она замотала головой. — Ты сожжёшь Ике!
— Сожгу, — согласился Пантила.
Айкони подёргала плечами в напрасном желании освободиться.
— Я не проведу тебя на Ен-Пугол! Меня хотел съесть Когтистый Старик, а Ике заманил Старика на смерть! Ике добрый!
— Ике — мой идол, а не твой и не Нахрача Евплое-ва, — возразил Пантила. — Я князь. Что хочу, то и сделаю с Ике.
Пантила подумал, что сейчас Айкони скажет, будто он предал родных богов, но Айкони этого не сказала. Богов нельзя предать. Богов много; когда выбираешь одного, прочие боги просто остаются без тебя, и всё. Пантила выбрал себе бога, и этот бог — не Ике-Нуми-Хаум.
— Где русский шаман? — спросил Пантила.
— Он плывёт по Конце. Ике видел его во сне.
— Он далеко?
— Близко. Он уже миновал Балчары, где Сатыга.
— Если ты не проведёшь меня на Ен-Пугол, я отдам тебя русским. Тебя отвезут в Тобольск. Там тебя казнят. А если ты проведёшь меня, я отпущу тебя, Айкони. Пусть Ике умрёт и снова спасёт тебя.
Айкони, успокаиваясь, оценивающе разглядывала Пантилу. Конечно, Пантила её сильнее. Но для Пантилы она — прежняя девочка из Певлора. Пантила забыл, что она уже несколько лет живёт в тайге сама по себе. Она многому научилась. Эти леса на Конде стали её лесами. И здесь она обманет кого угодно. Она пообещает Панти-ле то, что Пантила хочет получить, а потом сбежит. Она не позволит убить Ике-Нуми-Хаума. В этом злом мире только деревянный Ике любил её, а все, кого любила она, от неё отвернулись. И родной Певлор отвернулся, и весёлый князь в Тобольске. И даже Нахрач, который теперь берёт её, как муж берёт жену, тоже когда-то отправил её в одиночку против Когтистого Старика — мед-ведя-людоеда. Это было, да.
— Пойдём, — решительно сказала Айкони. — Я проведу тебя на Ен-Пугол.
— Нет, — возразил Пантила. — Мы поплывём к владыке, и ты покажешь Ен-Пугол нам всем.
Он думал о Нахраче. Нахрач знал, что Пантила ищет Ен-Пугол; Нахрач быстро обнаружит, что Пантила и Новицкий исчезли из деревни; Нахрачу нетрудно будет сопоставить исчезновение гостей с появлением Айкони, хранительницы Ен-Пугола. Нахрач возьмёт с собой людей и бросится на Ен-Пугол, чтобы убить Пантилу и Новицкого. Значит, с Пантилой и Новицким тоже должны быть люди. Вдвоём им не отбиться от вогулов Нахрача.
Айкони же не верила, что кто-то ринется её выручать. Она подумала о другом. Пантила боится, что не устережёт её в пути на Ен-Пугол, и потому хочет призвать своих людей на помощь. Что ж, пусть зовёт. Она обманет и Пантилу, и всех остальных. Не важно, сколько русских будут её караулить. В этой тайге она — быстрая и бестелесная тень. Её не зажать в кулаке.
— Иди к Щучьему обрыву! — приказал Айкони Пантила.
Новицкий в обласе ждал возле Щучьего обрыва. 06-лас носом вылез на песчаную бровку под кручей берега. Новицкий сидел в лодке на корме, и серьга его блистала на солнце. Айкони и не посмотрела на Григория Ильича.
Пантила не стал развязывать пленницу. Он помог ей забраться в облас, столкнул лодку с отмели и запрыгнул сам.
— Будем плыть, пока не встретим владыку, — сообщил Пантила Григорию Ильичу и с силой загрёб веслом вдоль правого борта.
Новицкий загрёб вдоль левого борта.
Лёгкий облас понёсся по тёмной реке, усыпанной искрами.
Айкони съёжилась на дне обласа. Новицкий глядел на неё с болью и жалостью. Он не знал, как ему быть. Оглушить Пантилу веслом и отпустить Айкони? Но тогда она уйдёт к демонам, и он её больше не увидит. Отвезти к владыке? Да, Айкони будет рядом — но в плену. Душа у Григория Ильича разрывалась пополам. Его любовь не была бессильной, однако ничего не могла изменить ни в его судьбе, ни в судьбе Айкони. Этой любви просто не было места. Она никак не приживалась в этом мире — так черниговские каштаны не укоренялись в Сибири. И Григорий Ильич просто влёкся по воле событий — и страдал от неправильности всего, что творилось вокруг.
— Просты мэнэ, кохана… — тихо сказал Григорий Ильич Айкони.
Она не ответила. Может, и не услышала.
Тихая таёжная Конда лежала в хвойных берегах, как в меховом рукаве, и только ветер изредка тревожил поверхность воды. Июньское солнце жарило с небосвода, перевалив за полудень, но в ярком зное северного лета не было блаженной истомы. Этот огонь лесные боги взяли не из очага, который согревает жилище; этот огонь был из кузнечного горна, и на нём раскаляли железо, чтобы ковать ножи. В тайге не гнездились певчие птицы, и тишина казалась тяжёлой, сплошной, без ангелов. Подлинная жизнь диких дебрей начиналась в сумерках, когда просыпались совы и демоны, когда зрячие деревья открывали глаза, когда вешие души туманами вздымались из болот.
Облас преодолел десяток вёрст; Пантила и Новицкий лишь дважды откладывали вёсла, чтобы отдохнуть; речные створы все были одинаковы — низкие берега, урёма, ельники и чёрный бурелом, торчащий из мелководья.
Наконец из-за поворота долетели какие-то невнятные звуки. Облас по дуге обогнул мыс — и впереди показался дощаник с хоругвью на мачте-щегле.
Дощаник застрял на мели. Казаки обступили его по пояс в воде; они подсовывали под днище слеги и пытались столкнуть судно назад, где глубже. Командовал, как всегда у владыки, Кирьян Кондауров. Голоса казаков и донеслись до обласа. Пантила и Новицкий опустили вёсла. Они издалека рассматривали, кого на этот раз позвал с собой владыка: Митьку Ерастова, Яшку Чере-пана, Кондрата Иваныча Шигонина, Лёшку Пятипало-ва, Андрюху Клеща, Кузьку Кузнецова, а с ними — дьяка Герасима. Среди казаков суетился Емельян Кичигин — вечный приятель и собутыльник тобольского полковника Васьки Чередова. В дощанике оставались отец Варнава и сам владыка Филофей. Пантила закричал и замахал руками.
Казаки, смеясь, поймали облас, остановили, принялись хлопать Пантилу и Новицкого по спинам:
— Здорово, Панфил! Здорово, Григорий Ильич! Как харчи вогульские? Всех нехристей покрестили? Вовремя поспели — только вас не хватает судно подпихнуть! А это что за красавица? Невесту украл, Панфилка?
— Мне к владыке надо, Яша! К владыке её надо, Митя! — направо и налево объяснял Пантила.
Григорий Ильич смущённо улыбался. Он отвык от дружества.
Цепляясь за снасти, свисающие с борта, Новицкий и Пантила влезли на дощаник. Лёшка Пятипалое и Ан-дрюха Клещ вынули из обласа связанную Айкони и подняли на руках, как сноп соломы, Пантила и Григорий Ильич втащили её на судно. Айкони сразу села на подмёт и отвернулась. Григорий Ильич вглядывался во владыку, словно не верил, что они встретились. Ему показалось, что мудрый Филофей вызволит его из тоски и смятения.
А владыка благословил Новицкого и Пантилу и потом обнял обоих по очереди.
— Как я рад видеть вас в благополучии, брате! — растроганно сказал он.
Пантиле же не терпелось похвастаться своей победой.
