— Отче, я поймал её! — он бросился к Айкони и поставил её на ноги. — Она знает путь туда, где идол в кольчуге Ермака! Я обещал тебе кольчугу!
— Что ж, славно, — улыбнулся Филофей.
Он шагнул к Айкони, взял её за подбородок и посмотрел в глаза. Айкони ответила мрачным, непримиримым взглядом.
— Мы тебя не обидим, — тихо произнёс Филофей. — Отпусти сердце.
Владыке нельзя было не уступить, и Григорий Ильич на миг поверил, что сейчас Айкони поддастся — и всё сделается хорошо: сгинут бесовские мороки, спадёт проклятие неприкаянности, девчонка склонится ко Христу…
— Отче, вогулы! — вдруг закричали казаки из-под борта.
Вдали из-за поворота стремительно вылетали обла-сы — пять, десять, пятнадцать!.. Двадцать три!
— Похоже, на Конде нас теперь как на Оби встречают? — щурясь от солнца, простодушно спросил Филофей.
На Оби к дощаникам Филофея перед селениями часто выплывали остяки, которые ждали владыку, чтобы принять крещение.
Но Григорий Ильич сразу догадался, что это за лодки. Не напрасно его сердце тяготило предчувствие беды. Это лодки Нахрача. Нахрач понял, что случилось; понял, куда подевались его гости, когда ушла Айкони. Он собрал своих воинов и теперь мчится отбивать хранительницу Ен-Пугола.
— Трэвога, вотче! — громко сказал Григорий Ильич. — То вогулычи поспышають за дывчиной! Трэба бо-ронитыся! Воны дюже немирны!
Обласы приближались, не снижая хода, и в быстрых движениях гребцов читалась ожесточённая решимость.
— Братцы, все на судно! — закричал Кирьян Кон-дауров.
Казаки в мокрых штанах со всех сторон проворно полезли в дощаник.
Пантила побледнел. Он осознал, какой опасности подверг владыку.
— В чём дело, Григорий Ильич? — требовательно спросил Яшка Черепан.
— Ця дывчина знаэ дорогу на мольбыще. Вогулычи за нею рвуться.
— Доставай мушкеты! — сразу распорядился Кирьян.
Казаки засуетились, вороша поклажу и грузы.
— Владыка, не обессудь, не от робости говорю, — вдруг обратился к Филофею Кондрат Иваныч Шиго-нин. — Но крепко ли нам ихний идол нужен?
Филофей помолчал, раздумывая. Казаки смотрели на него.
— Крепко, — с сожалением сказал владыка.
Обласы стремительно неслись прямо на дощаник, застрявший на мели посреди реки. Тонкая мачта дощаника слегка покосилась. В каждом обласе находилось по два-три человека: один грёб веслом, другие, встав на колено, подняли луки и натягивали тетивы. Новицкий и Пантила ясно видели уже всех: Ювана, Себеду, Пур-копа, трусливого Щеньку, Епьюма, Юзорю, Лютю, Ми-кеду по прозвищу Лосиное Копыто, Миханю, седого Микая, Етьку, Панцу — у него была хорошая жена Соя, Юлыма, Щепана — его, конечно, звали Степаном, Ерки-на и других вогулов из рогатой деревни. Совсем недавно они были добрыми соседями Пантиле и Новицкому, а сейчас нацеливали на русских стрелы со свистульками в остриях. И Нахрач тоже был здесь. Он яростно махал веслом, и его лодка, взрывая волну, мчалась среди первых.
Дощаник разом превратился в маленькую крепость, ощетинившуюся ружейными стволами, жаль только, что ружей было всего шесть. Казаки прятались за бортами, изредка выглядывая поверх досок. Владыка отказался сесть и стоял у мачты во весь рост. И Пантила тоже стоял рядом, сжимая нож. Нож, конечно, не помог бы, и Пантила готов был защитить владыку от стрел своей грудью. Новицкий оттащил связанную Айкони к мешкам с припасами. Айкони упрямо извивалась, пытаясь освободиться.
— Разрежь верёвку, — тихо попросила она.
Взгляд её прожигал дыру в душе Новицкого.
— Ни, — глухо ответил Григорий Ильич.
— По лодкам бейте, не по людям! — громко сказал Филофей казакам.
— Здесь наша работа, отче, — упрямо ответил десятник Кирьян. — Не учи.
Над рекой словно тоненько взвыли бесенята — это с обласов полетели вогульские стрелы. Они впивались в борта с тупым и сочным звуком удара или перемахивали через дощаник и, бурля, уходили в воду. Вогулы кричали что-то угрожающее. Узкие, как перья, обласы скользили мимо коренастого дощаника, словно вёрткие рыбины мимо грузного валуна, и стрелы молотили по доскам. Владыка стоял во весь рост, и Пантила не выдержал: повис на владыке и повалил его на подмёт; тотчас две стрелы вонзились в мачту. Отец Варнава крестился и бормотал молитву. Обласы разворачивались. Дощаник, утыканный стрелами, молчал. Емельян и Лёшка, которым не хватило ружей, лежали за бортами с саблями наголо. Емельян оскалился в хищной улыбке.
Митька Ерастов быстро приподнялся и нырнул обратно за укрытие.
— Кирьян Палыч, лодки в десяти саженях, — хрипло сообщил он.
— Ну, значит, напросились, — вздохнул Кирьян. — Пали по одному, робя.
Митька снова приподнялся и выстрелил. Потом бабахнул Яшка, потом — Кондрат Иваныч, потом Андрюха Клещ и Кузька. Кирьян Палыч выждал, выставился над бортом и выстрелил последним. Вогулы вопили на реке, но их обласы сновали, как и прежде, и никаких потерь у вогулов не было.
— Вы что, дрянь косорукая, палить разучились? — гневно прошипел Кирьян Палыч.
— Ты и сам-то промазал, — буркнул Кузька Кузнецов.
Он уже перезарядил ружьё, вскочил и выстрелил стоя.
И тотчас выронил ружьё за борт и повалился на спину, дёргая руками и ногами: в глазнице у него торчала стрела. Казаки ошеломлённо глядели на убитого Кузьку.
И потом дощаник грянул пятикратным залпом. Обласы вогулов метнулись прочь, один опрокинулся, а с другого с криком кувыркнулся в воду раненый Себеда. Эхо запрыгало от берега к берегу.
— Назад! — заорал своим воинам Нахрач. — Возьмём их на копья!
Обласы легко развернулись к дощанику и ринулись на приступ. Стрелы снова застучали в борта, но многие вогулы уже держали наперевес короткие медвежьи копья с широкими зазубренными листами наконечников. Обласы приближались к дощанику, сужая кольцо, а в дощанике казаки лихорадочно перезаряжали ружья, однако было понятно: вогулы запрыгнут на судёнышко раньше, чем казаки успеют огрызнуться огнём. Емельян и Лёшка
Пятипалов вскочили на ноги, подняв сабли. Пантила тоже вскочил, стискивая нож, и Григорий Ильич поднялся рядом с Пантилой. У него не было оружия, и он, потянувшись, выдернул кованый шкворень от сопцово-го руля. Дощаник, посреди реки окружённый вогулами, готовился принять последний бой.
— Налетай, нежить! — кривя рот, осатанело зарычал Емельян.
Глава 11
Воля всевышнего
Никто не понял, как они появились. Ещё мгновение назад излучина Конды оставалась пустой, её изгиб сверкал на солнце, и вдруг от лесистого мыса к дощанику по блещущей воде уже неслись две большие насады — каждая на три пары распашных вёсел. Гребцы низко нагибались и потом в рывках откидывались на спины, а над гребцами стояли стрелки с ружьями. Едва насады приблизились на расстояние выстрела, ружья загрохотали.
