— Не бей его! — испугалась Айкони.
Однако Нахрач не унялся.
— Ты стал негодным, Ике! Ты дряхлый дурак! Тебя победили!
Айкони попыталась схватить Нахрача за руку.
— Это бог! Так нельзя!
Нахрач безжалостно хлестнул и Айкони.
— Почему нельзя? — яростно спросил он.
— Его надо почитать! Он сильный!
— Ну и что? Медведь тоже сильный! Лось сильный! Олень сильный! Но я не боюсь медведя, лося и оленя! Надо мне — убью! Я найду другого бога, лучше этого старика! Я оставлю его здесь и уйду! Он обманул меня!
— Я не брошу Ике! — гневно крикнула Айкони.
— Тогда и оставайся с ним!
Нахрач вытащил нож и отсёк второй ремень, ещё удерживающий идола.
— Не покидай меня, Нахрач! — взмолилась Айкони. — Ты сильный и храбрый! Ты хозяин! Я пропаду без тебя!
Нахрач не внял её отчаянью. Схватив верёвочную узду, он кособоко пошагал дальше в лес, уводя лошадь.
Так Айкони осталась одна.
Она не смогла уберечь Ике, и русские схватили деревянного старика. Наверное, сейчас его уже разрубили на куски и сожгли в большом костре. А она, Айкони, попала в плен: ей связали руки и ведут к реке, чтобы посадить в лодку и увезти в Тобольск. Но теперь она поняла, зачем Ике обрезал свой ремень и отдал себя русским. Ике принёс себя в жертву, чтобы опять спасти Айкони. Русские убили его огнём, зато Айкони сейчас оказалась наедине с больным Новицким. При любом другом повороте событий вокруг неё было бы слишком много сильных сторожей. Мудрый Ике угадал всё наперёд!
Покинутая Нахрачом, Айкони понимала, что русские неизбежно догонят её. Она стащила с Ике железную рубаху и надела под одежду. Она сделала это без всякого расчёта — просто желала сохранить хоть что-то от Ике. Она знала, что Новицкий, её ненавистный и безумный хранитель, никому не позволит прикоснуться к ней: значит, никто из русских не проведает, что на её теле — волшебное железо Ермака. Тяжёлая кольчуга изнурила Айкони, но именно сейчас доспех и пригодится ей. Князь Пантила Алачеев, предавший родных богов, жаждал заполучить священный панцирь; все русские жаждали заполучить его, — и она может отдать железную рубаху Новицкому. Конечно, Новицкий не согласится обменять кольчугу Ермака на свободу Айкони. Но он развяжет Айкони руки, чтобы она сняла доспех. И этой малости ей будет достаточно для побега. Она вырвется и легко скроется от своего немощного стража, который едва переставляет ноги. Так придумал Ике!
Айкони остановилась и оглянулась на Новицкого.
— Мне мало сил! — сказала она. — Железо гнёт!
Новицкий тупо смотрел на неё.
— Якэ залызо? — он еле разлепил спёкшиеся губы.
— Смотреть! — Айкони повернулась к нему грудью. — Смотреть мне!
Новицкий шагнул ближе и дрожащими пальцами потянул за кожаную тесёмку на вороте Айкони. Тесёмка, змеясь, выскользнула из прорезей. Ворот распался, и под волчьей шкурой открылась ржавая кольчуга.
— Хэрмакова бронь?.. — растерялся Григорий Ильич.
Вот оно где — сокровище Коды, которое искал Пантила! Впрочем, теперь Григория Ильича это уже не тронуло. Кольчуга — и кольчуга. Лишняя тягота.
— Снять! — потребовала Айкони.
— Як же я ей зныму?..
— Руки, руки мне дай! — закричала Айкони, бессильно дёргая локтями.
Ничего не подозревая, Григорий Ильич послушно зашёл ей за спину и принялся распутывать узлы на её запястьях. Айкони ждала, готовая стрелой метнуться в чащу. Глаза её горели. Новицкий расслабил верёвки, и Айкони выдернула руки из петель. Можно было и побежать — но железо висело на плечах, как ярмо. Кольчугу следовало сбросить с себя: зачем она нужна?
Цветастая улама, накрученная на пояс, упала к ногам Айкони. Упала к стоптанным сапожкам-чиркам и грубая рубашка, сшитая из тёмных волчьих шкур. Свалились грязные штаны, которые крепились к рубашке. Айкони стояла, до колен облачённая в ржавое железо. Она тряхнула плечами, и старая кольчуга с тихим звоном потекла вниз по её телу, как железная вода.
Надо было схватить одежду и рвануться прочь, но Айкони почему-то не двигалась, голыми лопатками чувствуя жар от Новицкого. По тайге летели трескучие крики кедровки. Вдали печально куковала кукушка. Дурманной дремотой плыли густые запахи зрелой хвои, смолы и мшистой прели. Айкони ощутила, как солнце лижет её груди и живот, словно корова тёплым языком.
Мокрые, горячие ладони Новицкого легли ей на плечи.
— Аконя, коханочка моя… — зашептал Григорий Ильич. — Вично любыти буду тэбэ… Ти мэни долею на-звына… Нэга моя нэбэсна… Сонэчко яснэ…
И Айкони вдруг осознала, что человек за её спиной — такой, какого она всегда искала. Он не обидит, не возьмёт своего силой, не бросит, не предаст, всегда будет рядом, в любой миг придёт на помощь, никого превыше её не поставит и отдаст жизнь за неё без малейшего колебания. Чего же ещё надо?
Айкони мотнула головой, избавляясь от наваждения, развернулась и бешено оттолкнула Новицкого так, что он ударился воспалённым плечом о ствол сосны и вскрикнул от боли. Нет! Всё это — помрачение разума! Тьма, в которую она завлекла Новицкого — и внезапно сама же угодила в её омут!
— Нет! — ожесточённо закричала она. — Не ты говорить! Ты не сам! Не сам! Не твоё! Ты не знать! Не тебе! Убить тебя! Убить!
Она прыгнула на Григория Ильича, как дикая рысь, даже не вспомнив о сабле у него на поясе — от ненависти ей хотелось рвать Новицкого зубами и когтями. Она укусила его в шею, ударила в лицо и располосовала ему скулы — целилась в глаза, но он успел отвернуться. А потом она отскочила, цапнула свою одежду и уламу и понеслась в тайгу.
Глава 4
Что обещано
Видно, весной в этой низине собиралась талая вода, потому летом почва здесь сохраняла влагу, и низина заросла густым тростником. Образовался тростниковый остров среди полынного и ковыльного моря. На краю острова возвышался старый карагач. Его толстые узловатые ветви простирались над землёй, но листва на них уже поредела — карагач потихоньку умирал.
— Отдохнём в тенёчке, зайсанг? — спросил Леонтий.
— Нет, — ответил Онхудай.
Семён Ульяныч знал, что отдельно стоящие в степи деревья азиаты почитают священными. Эти деревья непременно растут из какого-нибудь посоха, воткнутого тут мудрым монахом или благочестивым странником. Деревья служат лестницей для богов и духов, которые с неба перемещаются под землю и обратно. В ветвях обязательно живёт какая-нибудь волшебная птица, которая высиживает яйцо-солнце. Под деревом вершится праведный суд. Лишний раз такое дерево степняки не беспокоят: не ломают с него сучья, не топчут корни, не присваивают тень.
На вытянутой ветви карагача лежала сказочно-огромная кошка размером с телёнка. Она дремала, но проснулась, заслышав топот всадников: подняла голову, навострила уши и свесила хвост. Цвет у кошки был жёлто-палевый, как у выгоревшего тростника, на хребте и на хвосте — тёмные поперечные полосы, на ушах — кисточки. Кошка внимательно смотрела на людей.
