— Хоть в чём-то повезло, — удовлетворённо сказал Ерофей.
Ремезовы друг за другом протиснулись в узкий проход.
Семён Ульяныч сразу отметил, что башня выстроена по всем правилам оборонного искусства. Нижний ярус предназначался под склад разных боевых припасов; его освещали два волоковых окошка, сейчас заслонённые снаружи крапивой. Леонтий сразу взял у Маши топор и принялся колотить обухом по дверному косяку, чтобы освободить дверку, закрыть и запереть на засов. Семён-младший помог отцу подняться по лестнице.
Средний ярус назывался ходовым, потому что с него две двери вели на боевые ходы вдоль частоколов. Один частокол давно догнивал в бурьяне, и отверстый дверной проём зиял пустотой. Однако другой частокол — который тянулся вдоль обрыва — стоял ещё крепко. С внутренней стороны в него были врублены брусья-выпуски, подпёртые снизу укосинами, и на этих опорах держалась вымостка, по которой защитники острога перебирались из своей башни в соседнюю — ту, которую Ремезовы осмотрели первой. Любопытный Табберт тотчас сунулся на боевой ход, но Ваня схватил его за плечо:
— Не стоит напрасно подвергать себя опасности, господин капитан.
Семён-младший снимал с плеча сестры тяжеленные ружья. На ходовом ярусе внутрь острога и наружу глядели по две бойницы.
Семён Ульяныч, Ваня, Табберт и Ерофей полезли на третий ярус — огневой. Здесь было просторно, как в часовне. Потолка не имелось: верхнюю клеть башни перекрывал шатёр, с которого уже ссыпалась половина досок. Каждую стену рассекали три бойницы. Под ногами хрустело: ветра нанесли пыли и разного мусора. Башня была выстроена с повалом на восточной стороне, и Табберт наклонился над длинной щелью облама под ногами. В щели далеко внизу виднелся земляной склон холма.
— Каков причин сей промежуток? — поинтересовался Табберт.
Ерофей тоже посмотрел вниз, в просвет меж венцов.
— По обрыву забраться можно, — объяснил он. — Ежели кто полезет, по ним через облам стреляют. Или смолу на них льют. Или ещё какую дрянь.
— Смола очень горячо, бр-р-р! — поёжился Табберт.
Семён Ульяныч стоял у бойницы в мрачной задумчивости.
— Что-то неладно? — осторожно спросил Ваня.
Из бойницы открывался обзор на всю равнину от острожного холма до мреющего окоёма. По равнине извивался Тобол, с обоих берегов охваченный зарослями чилиги. На большом протяжении узкая речка раздавалась вширь, словно её раздавили и размазали, — это и был
Годуновский перекат. Там всё искрилось и сверкало под солнцем. Белые облака пылали лохматыми краями.
— Степняков на перекате нет, — сказал Ремезов. — Ушли, дьяволы.
— За нами?
— Ну не орехи же рвать.
— Батюшка! — снизу, с ходового яруса, негромко окликнул Семёна Ульяныча Семён-младший. — Глянь-ка на полудень.
Семён Ульяныч передвинулся к другой бойнице.
— А вот и потеря наша сыскалась, — ухмыльнулся он.
В острог через прогал в поваленном частоколе длинной вереницей неспешно въезжали конные джунгары.
Ваня тоже приник к бойнице. При виде степняков его с головы до пят окатил жар узнавания, словно обдуло горячим степным ветром. Это были не скотогоны Онхудая, как попало вооружённые для набега. Это были опытные и закалённые воины, для которых война являлась главным и единственным делом. В сёдлах с высокой лукой они сидели небрежно, с ленцой. Железные шлемы с яловцами на остриях. Тёмные лица. Чешуи-стые доспехи из кожаных язычков, прихваченных клёпками. Прямоугольные оплечья. Нагрудники с зерцалом, покрытым чеканкой. Широкие пояса. Небольшие круглые щиты-халхи с медными яблоками. Хвостатые знамёна с орлами и драконами. Саадаки, ощетинившиеся оперением стрел. Страшные сабли, отяжелённые елма-нью. Пики с цветными конскими хвостами. Остроносые ноговицы.
— Крас-савцы! — недобро восхитился Ерофей.
Степняков было с полсотни, может, и больше. Среди них возвышалась белая Солонго, на которой восседал нойон Цэрэн Дондоб. А рядом с нойоном ехал пузатый Онхудай — целый и невредимый. Степняки заполонили весь острог, рассыпавшись среди бревенчатых развалин. Кони спотыкались на обломках и хламе, скрытом под бурьяном. Нойон мановением руки послал двух воинов проверить башни, которые выглядели пригодными для укрытия. Один воин направился к дальней башне по тропе, выкошенной Ремезовыми в одичалых сорняках; свесившись с седла, воин заглянул в дверной проём, обернулся к своим и что-то крикнул — наверное, сообщил, что сюда не войти. Другой степняк подъехал к башне, в которой укрылись Ремезовы, пнул в дверь пару раз, поглядел наверх, придерживая шлем, и торопливо отъехал назад. Все джунгары повернулись к башне Ремезовых.
Нойон что-то сказал Онхудаю.
— Эй, старик! — крикнул Онхудай по-русски. — Ты здесь!
Семён Ульяныч, стуча палкой, сердито поковылял от бойницы к лестнице, чтобы спуститься на ходовой ярус к сыновьям.
— Отдай Оргилуун, и будете жить!
— Сей башен иметь авантаж, — сказал Табберт Ване и Ерофею.
Ремезов едва не сверзился с крутой лестницы, но сыновья подхватили его. Семён Ульяныч был злой — он всегда злился, когда что-либо мешало ему доделать хорошее дело. А дело с кольчугой было задумано превосходно.
— Дверь надёжно закрыл? — Семён Ульяныч зыркнул на Леонтия.
— Плаху отодрал и на упор вколотил.
— Ещё одну вколоти!
— А по боевому ходу они не пролезут? — спросил Семён-младший. — Там-то двери вовсе нет.
— Не подымутся на боевой ход, — подумав, успокоил брата Леонтий. — К нему с земли шиш подберёшься. А в развалинах чёрт ногу сломит.
Ваня, Табберт и Ерофей спустились к Ремезовым.
— Не поджарят ли они нас, Ульяныч? — Ерофей говорил как бы в шутку.
— Дурак ты, им кольчуга нужна! Спалят башню — кольчуга сплавится.
— Может, отдать? — испытующе прищурился Ерофей.
Семён Ульяныч едва не испепелил его яростным взором.
— Отдадим — и потом точно зажарят, — за Ремезова ответил Ваня.
В плену он изучил нрав степняков. Вероломство и кровожадность у них почитается за доблесть. И победитель у них обязан быть свирепым к тому, кого победил, иначе победа не в честь и не в радость.
— Надобно стрельбу! — решительно сказал Табберт и вытащил пистолет.
Ему всё нравилось. Ремезовы были озабочены, а капитану Филиппу фон Страленбергу необходимость сражения пришлась по душе. Он так давно не чувствовал себя солдатом, что был готов даже на безрассудство. Впрочем, почему же безрассудство? Башня крепкая. Есть и порох, и пули. Ремезовы — люди стойкие. И всегда можно прибегнуть к ретираде, спрыгнув с внешней стороны башни на склон холма. Схватка — это прекрасно! Эс ист гроссартищ! Схватка разгоняет кровь и возвращает мужчине молодость!
