Владыка задремал на припёке. Отец Варнава помешивал в котелке оструганной палочкой. Емельян с треском ломал дрова. Айкони сидела поодаль, связанная по рукам и ногам. У неё болели сломанные рёбра и отбитый живот, но боль не возвращала ей ощущения жизни. Это не жизнь. Это не люди вокруг, не Конда, не солнце. Это что-то другое, ненастоящее, потому что оно — из того мира, где Нахрач умер, а он не может умереть, то есть умереть совсем, без остатка, без призрака. Нахрач как-то жив. Он где-то в тайге. А в землю на окраине рогатой деревни закопали никому не нужную корявую колоду, а вовсе не Нахрача. Если убежать в тайгу, то она, Айкони, снова встретит Нахрача. Пускай даже мёртвого, как мертва Хомани, но всё равно такого Нахрача, который ходит, говорит, ничего не боится и всё умеет. Айкони зажмуривалась и напрягала душу, пытаясь силой мысли порвать тонкую преграду и вывалиться в мир, где мертвецы живы, где нет русских, где существуют только леса и болота, люди тайги и боги тайги.
Мимо Айкони прошли Епарка и Покачей. Они принесли Пантиле живицу, срезанную с кедров и намазанную на берестяные лоскуты.
— Емелян Демьяныч, пособи, — позвал Пантила.
Оба они, Пантила и Емельян, занялись лодкой, а Епарка и Покачей сели у костра неподалёку от Айкони.
— Епарка, Покачей, — негромко окликнула Айкони по-мансийски. — Отпустите меня. Разрежьте мои верёвки.
Вогулы хмуро покосились на неё.
— Ванго велел охранять тебя, — ответил Покачей.
— Ванго вам не князь.
— Князь был Сатыга. Ты его убила.
— Я мстила за Нахрача! — гневно выдохнула Айкони.
— Ты не из рода Евплоев, — сказал Епарка. — Ты не могла мстить.
— Я ему жена! Нуми-Торум хотел, чтобы Сатыга умер!
— Никто не знает, чего хотят боги, — угрюмо возразил Покачей.
— Я знаю! — Айкони прожигала вогулов взглядом. — Боги говорят со мной через мою уламу! Возьмите её у меня и спросите сами, чего они хотят!
Емельян, услышав голоса, оглянулся от лодки.
— Эй, вы! — прикрикнул он на вогулов. — Неча с ней кулдычить!
Епарка и Покачей отвернулись от Айкони, но Айкони почувствовала, что смутила их. Они трое были отсюда, из тайги, а русские — чужаки. И любой человек в Балчарах, даже Ванго, понимал, что Сатыга убил На-храча подло, и девка Нахрача отомстила Сатыге справедливо. Почему же девку надо казнить? Потому что так хотят русские?
— Мы ходить ещё за дрова, — сообщил Емельяну Покачей.
Он поднялся на ноги, и Епарка тоже поднялся. Проходя мимо Айкони, Покачей незаметно наклонился и сдёрнул с неё уламу.
Покачей и Епарка друг за другом пробирались вдоль Концы — им был нужен ветерок с реки. Когда деревья и кусты надёжно скрыли их от русских, они остановились. Покачей встряхнул уламу, расправляя, и набросил на ближайшую маленькую ёлочку. Улама повисла на ветвях. Вогулы ждали.
— Я ничего не вижу, — сказал Епарка.
Ветерок потянул посильнее, деревья зашумели, и улама зашевелилась. По ней побежали складки — и вдруг сложились в подобие человеческого лица. Дух мертвеца смотрел с уламы на вогулов, словно оценивал их.
— Это Нахрач? — шёпотом спросил Епарка, чуть отступая.
— Две зимы назад Нахрач дал мне целого глухаря, — боязливо ответил Покачей. — Нахрач меня любил. Он не будет говорить мне плохое!
Колеблющийся, непрочный лик на уламе приоткрыл рот. Не сводя взгляда с уламы, Покачей тоже открыл рот, повторяя движения губ.
— Что он говорит? — заволновался Епарка.
Порыв ветра стёр демона с уламы, перемешав складки.
— Он сказал, чтобы мы уходили! — потрясённо признался Покачей.
— Ванго будет очень зол.
— Дух приказал нам уходить! — повторил Покачей. — Я видел это сам! Я не хочу спорить с духом!
— Никто не хочет спорить с духами, — согласился Епарка, напуганный смятением товарища. — Уйдём прямо сейчас. Вечером мы уже будем дома.
— Пусть Ванго сам плывёт в Тобольск за волосами! — с отчаянной, но непреклонной решимостью сказал Покачей.
На поляне Айкони наблюдала, как Пантила и Емельян спускают лодку на реку и проверяют, держит ли воду смоляная конопатка. Айкони понимала, что калданка повезёт её на смерть, и смотрела на неё как на плаху. Она очень надеялась, что Покачей и Епарка сейчас вернутся и тотчас разрежут на ней верёвки. Тогда она побежит в тайгу, и никто её уже не поймает.
Кусты закачались — кто-то там шёл, и на поляну вместо вогулов вдруг вывалился Новицкий. Никто его сразу и не узнал. Он припадал на одну ногу и двигался кособоко, словно окривевший медведь. Ржавая кольчуга казалась лишайником, будто Григорий Ильич оброс, как мёртвое дерево. Чёрно-седая щетина превратила его лицо в звериную морду. Ввалившиеся глаза глядели из ям с такой тоской, с таким нечеловеческим отчуждением, что этот взгляд уже никто не смог бы выдержать. Даже серьгу Новицкому где-то оборвало, и по шее текла кровь из разодранного уха. Григорий Ильич держал в руке саблю — саблей он прорубал себе дорогу в зарослях.
— Григорий! — изумлённо охнул отец Варнава.
Владыка распрямился, тревожно всматриваясь в Новицкого.
Пантила и Емельян поспешили от реки на поляну.
— Гриша, ты кольчугу отыскал? — ещё издалека крикнул Пантила.
Новицкий не ответил ему, даже не услышал его вопроса. Покачиваясь, он остановился напротив владыки.
— Ты ли это, Григорий Ильич? — тихо спросил Филофей.
Новицкий направил дрожащий конец сабли на Айкони, и Айкони сразу заёрзала, в ужасе отползая назад.
— Володыка, я Аконю з собою забраты, — прохрипел Новицкий и перевёл конец сабли на калданку. — И чо-лон тэж забраты.
— Опомнись! — строго и твёрдо ответил владыка.
Новицкий жалко усмехнулся, полез к горлу и вытянул из-под кольчуги гайтан с нательным крестом. Рывком оборвав крест, Новицкий прижал его к воспалённым губам, а потом наклонился и положил к ногам владыки.
— Тобы выддаю, — сказал он. — Выдтэпэр сэбэ с Хрыстом розлучаэ.
Владыка, не веря, покачал головой:
— Не ты говоришь!
— Нэмаэ боле полховныка Хрыхорья Новыцкохо, владыко, — с горечью произнёс Новицкий. — Я ужо нэ вон. Аконю забраты, и ийдэ.
— А кто тебе её отдаст? — вдруг дерзко и громко спросил Емельян.
В руке Емельяна тоже была сабля.
— А хто мэны ей взяты помэшаэ? — развернулся Новицкий. — Ты?
— Знамо, я, — нагло оскалился Емельян.
— Не надобно того, Емельян Демьяныч, — попросил владыка.
— Лучше помолись за него, отче! — ухмыляясь, посоветовал Емельян.
Новицкий и Емельян закружились друг вокруг друга, выставив сабли и примеряясь для нападения. Даже на вид Новицкий уже проигрывал Емельяну — хромой, неуклюжий, какой-то растопыренный, как птица со сломанным крылом. А Емельян был ладным и крепко сбитым. Он ловко прокрутил саблю через ладонь, устрашая противника. Ему было весело.
