— Прикажешь виновным быть — сам её надену, — тихо сказал Гагарин.
Выпученные глаза государя казались лишёнными разума.
— Может, и прикажу, — вздохнул Пётр и тяжело поднялся с кресла. — Сиди в столице, жди! Разберусь ещё с розысками на тебя!
Матвей Петрович понял, что его судьба скоро решится. А Пётр не забыл своих слов — потребовал довести до итога следствие по делу Бухгольца.
Полковник давно изнывал в бездействии. Он жил в домишке на берегу Невы, его на собственное жалованье содержал брат, да жена огородничала. Конвой доставил Ивана Дмитриевича в Адмиралтейство. Незнакомый Ивану Дмитриевичу офицер начал заново выяснять все подробности похода, однако посреди допроса в кабинет стремительно вошёл Пётр. Бухгольц вскочил. Государь, ухмыляясь, уселся на стол, прямо на допросные листы.
— Признавайся, что труса отпраздновал! — напрямик заявил он.
— Не было того, государь, — кратко ответил Бухгольц.
— Тогда почему не погиб? Не исполнил приказ — сдохни, как Бекович!
Иван Дмитриевич знал историю князя Бековича-Черкасского. О нём много болтали среди офицеров. В 1717 году князя Бековича отправили в поход на Хиву. У князя было две тысячи солдат и столько же казаков, гребенских и яицких. От Гурьева войско князя на судах перебралось через Хвалынское море и двинулось к оазису Хорезм, вернее, к урочищу Карагач. Лазутчики говорили, что раньше золотоносная река Дарья текла из Арала в Хвалынское море, но в Карагаче хивинцы преградили ей путь огромной плотиной, чтобы золото Дарьи не доставалось русским или туркам. Дарья потекла в другую сторону; опустевшее русло азиаты называли Узбой.
Хивинский хан Ширгази встретил Бековича в Карагаче с войском. Бекович разбил хана. Ширгази склонился в мнимой покорности, пригласил русских занять весь Хорезм и заверил, что гости будут в безопасности. Офицеры возражали, но Бекович разделил своё войско на пять частей и отправил в разные города. И коварные хивинцы перерезали русские отряды по одному. Из отрубленной головы Бековича хивинцы сделали чашу, и Шир-гази послал её в подарок хану Бухары. Словом, поход Бековича на Хиву закончился куда большим поражением, чем поход Бухгольца на Яркенд.
Иван Дмитриевич угрюмо молчал. Он помнил страх, который овладел им в ретраншементе. Тот страх терзал его солдатскую совесть. Беда была в том, что воинская наука советовала ему сделать то, к чему страх подталкивал и сам по себе. Это и не позволяло Бухгольцу защищаться так, как следовало для чести командира. Тот давний страх бросал тень на доблесть и превращал честную правду в красивые оправдания. Но согласиться на казнь тоже было нельзя, ведь казнили бы его за трусость. Трусость только царям не позор.
— Голову сложить — невелика заслуга, государь, — глухо и медленно произнёс Бухгольц. — А Бекович не токмо свою голову хивинцам отдал, но и знамёна, которые от твоего имени ему были вручены. Я же все свои знамёна вынес и преклонением пред врагом их не осквернил.
Царь фыркнул — то ли признал справедливость слов Бухгольца, то ли оценил хитрость обороны.
— Сядь, Бухгольц. Почему же летом заново на Яркенд не пошёл?
Иван Дмитриевич сел.
— Силы недостало, государь. На Ямыше я без боя две тыщи потерял.
— Брал бы десять тыщ! Две положил — восемь до Яркенда дошли бы!
— Такого числа рекрутов господин губернатор не изыскал.
— Значит, Гагарин виноват? — Пётр соскочил со стола, схватил Бухгольца за подбородок и заглянул в глаза. — Гагарин поскупился на новое войско?
— Я как есть говорю, государь, — Иван Дмитриевич старался не моргать. — Новое войско пребывало в недостаточности. А судить об основаниях оного мне не в полномочии, ибо сие не моя дирекция.
Пётр оскалился, словно радовался тому, что раскусил Бухгольца.
— Думаешь, коли вину принял на себя, так я честью твоей восхищусь, слезу сроню да помилую тебя?
— О милости молить твоему солдату недостойно, — тихо сказал Бухгольц.
Пётр выбежал из кабинета и хлопнул дверью.
Через неделю князь Гагарин узнал, что воинский суд оправдал Бухгольца. Полковника назначили комендантом в крепость Нарву, которая уже утратила былую важность шведского пограничья. Новость о Бухгольце произвела на Матвея Петровича дурное впечатление. Следовало ждать беды.
Но за Матвеем Петровичем пришли ещё не скоро.
В тот день он возился с графом Гаврюшкой — внуком. Графу было восемь годочков. Он сидел у деда на коленях, болтал ногами и разглядывал букварь. Матвей Петрович, нежно придерживая графа, тыкал пальцем в картинку:
— Это кто нарисован?
— Дядька голый.
— Что за грех ты ему показываешь, батюшка? — возмутилась Дашка.
Дашка играла с матушкой в карты.
— Молчи, дурёха, — сказал Матвей Петрович. — Ты читай, Гаврюшка.
— А-дам, — по слогам прочитал малолетний граф.
— Первочеловек, понял? — Матвей Петрович поцеловал внука в висок. — Его Господь прежде всех создал, вот так. А это кто нарисован?
— Змея с крыльями.
— Прочитай, — наставительно подсказал Матвей Петрович.
— Ас-пид, — прочитал Гаврюшка.
За портьерой затопали и зазвенели шпорами, тихо запричитала прислуга. Твёрдая рука откинула бархат. В гостиную вступил офицер в шляпе.
— Князь Матвей Петров Гагарин! — объявил он. — По указу Сената беру вас под караул для препровождения в Адмиралтейство! Извольте одеться!
Дашка вытаращила глаза, Евдокия Степановна в ужасе закрыла руками рот, а граф Гаврюшка с восторгом рассматривал мундир и шпагу офицера. Матвей Петрович отложил букварь и поднялся, поднимая и внука. Он не испугался ареста, но его вдруг пронзила вещая тоска: больше он никогда не почувствует в своих руках вот эту живую тяжесть ребёнка.
— Выпей винца, пока я соберусь, — предложил князь Гагарин офицеру.
Матвея Петровича поместили в каземат, расположенный в подвале Адмиралтейства. Это было в духе государя. В любимом Адмиралтействе у него находились не только контора по управлению верфями и штаб флота, а ещё и кабинет со спальней, мастерская, библиотека, собрание редкостей, цейхгауз, судебная палата, пыточная камора и застенок. Застенка Матвей Петрович не боялся. Он уже сидел в тюрьме — и даже на цепи, а не просто так, как здесь. Это было десять лет назад в Москве, когда он затянул сбор рекрутов, и царь для порядка постращал его неделей на хлебе и воде. Каземат Адмиралтейства не удручил Матвея Петровича. К собственному грустному удивлению, Матвей Петрович понял, что без Сибири ему всё равно, где пребывать: хоть у себя во дворце, хоть у царя в темнице.
Может, государь взялся бы за Матвея Петровича сразу, но в Питербурх принеслось потрясающее известие: при осаде города Хадден шальной пулей в траншее был убит шведский король Карл! Говорили, что в голову короля влетела даже не пуля, а солдатская пуговица, — а пуговицей ружьё заряжают тогда, когда хотят подстрелить нечистую силу. Шведский трон заняла сестра Карла принцесса Ульрика Элеонора, и вся Европа тотчас оживилась, предчувствуя, что всем надоевшая война скоро закончится. Пётр Лексеич заметался, готовясь к последним боевым действиям, которые добили бы врага в его логове. На князя Гагарина государь махнул рукой: не до него.
