— Хорош! — довольно сообщил он.
Матвей Петрович увидел, что государь предвкушает зрелище пытки.
Вбежал вестовой Степанов, подал дымящуюся трубку и поставил рядом с Петром на лавку кувшин и кубок. Пётр сразу налил себе вина.
— Пётр Лексеич, не терзай меня, — смятым голосом попросил Матвей Петрович. — Я ли тебе не друг? Я же тебе канал соорудил и Москву отстроил, я твою армию под Полтавой кормил и одевал… Кого губишь?
— Вора лихого! — ответил Пётр. — Или ты белокрыл, как серафим?
— От твоей казны не брал никогда! — замотал головой Матвей Петрович. — Дела путал, не следил, траты не записывал… Но не брал!
Матвей Петрович вглядывался в государя со страданием и отчаянной надеждой. Неужели царь не понимает, что из казны воровать — промысел жалкий? Сашка Ментиков пусть ворует, он иначе не умеет. А у него, у князя Гагарина, таможни и винокурни, откупы и подряды, пушнина и китайские караваны!.. Он от своего места получал вдесятеро против того, что мог бы украсть из казны! Для него воровать — всё одно, что посевное зерно молоть!
— С чего же ты богат?
Пётр плеснул из кубка в лицо Гагарину.
— Из того колодца черпал, который сам и выкопал!
Пётр смотрел на Гагарина с ненавистью. Голый, толстый и старый мужик — на вислых титьках шерсть вон вся седая. Сизая мотня — будто серьги петушиные. Боится дыбы — аж рожа плывёт; о пощаде с колен умоляет. Но этот голый мужик — первый хозяин на державе. Он, царь, по хитроумию в делах и на подмётки Гагарину не годен. Можно Гагарина на части порвать и псам скормить, но всё равно его не превзойти. А лучше царя быть нельзя!
— Крути, Пантелей! — распорядился Пётр.
И Матвей Петрович отпустил себя. Не надо напряжением воли бороться с пыткой и терпеть, стараясь ничего не сказать. Ему же нечего скрывать; у него нет узелков, которые надо развязывать. Самая прежестокая пытка — дело напрасное, ежели пытаемый не чует за собой греха, а Матвей Петрович греха не чуял. И поэтому ему нужно отдаться страданиям и просто отмучиться, сколько царь пожелает. Он — только тело, которое будет корчиться от боли.
Профос умело взялся за рукояти кабестана. Трос полез вверх, Матвей Петрович суетливо вскочил на ноги, но его согнуло, когда сзади задрались связанные руки, и наконец он истошно закричал, когда его подняло в воздух, и руки с хрустом медленно провернулись против своей природы, выходя из плечевых суставов. Тяжесть откормленного брюха раздирала тело даже без груза на ногах. Матвей Петрович повис, дёргаясь и завывая, а профос закрепил кабестан клином и деловито встряхнул в руке толстый кнут…
Матвей Петрович очнулся на полу, когда профос окатил его водой из ведёрка. В каждом плече горело по костру, вывернутые руки не шевелились, исполосованная кнутом спина ядовито пылала. Дрожали все поджи-лочки.
— Признаёшь воровство? — откуда-то издалека спросил царь.
— Не признаю, — прохрипел Матвей Петрович.
Царь вдруг оказался рядом с Гагариным. Схватив
за волосы, он задрал голову князя и сунул ему в лицо какую-то вещицу.
— А это признаёшь, козёл душной? — яростно спросил он.
В заскорузлых пальцах царя сияла пайцза Дерущихся Тигров.
Откуда пайцза у Петра?! Как это возможно?! Даже сквозь жгучую боль Матвея Петровича насквозь пронзило могильным холодом. Государь всё же вскрыл его душу, будто отодрал приколоченную дверь, но вскрыл не пыткой.
— Не ведаю сего… — прошептал Матвей Петрович.
В стылом каземате Адмиралтейства словно пахнуло пряностями. Пайцза — это не прореха в казне, это нестерпимый царю Китай! Это унижение от потерянного Амура и снесённого Албазина, это позорный обычай «коутоу», это надменный богдыхан, это недоступное золото Яркенда!.. А ещё пайцза — это дерзость губернатора, холопа, который ради своей выгоды переступил через гордыню государя, через интерес державы и через кровь!
— Лжа! Всё ты ведаешь, дьявол! — как аспид прошипел Пётр. — Сие — знак измены государству! За китайские караваны, иуда, ты вверг меня в войну с контай-шой! Я Аюке запретил воевать, а ты сам войну устроил, Петрович!
— Не было… — выдохнул Гагарин, но Пётр его не слушал.
— Войну только царь объявлять может, а ты — царь?! Царь, да?!
— И в мыслях не имел…
— Твоя корысть державы поссорила! Ты на мой престол невидимый сел! Ты, Петрович, хуже моего Лексея, которому сам же приговор подписывал!
Пётр распрямился надлежащим в луже Гагариным.
— Крути, Пантелей! — приказал он профосу с наслаждением мести. — Только не до смерти! Его ещё Сенат судить должен!
Дыба снова вознесла Матвея Петровича к потолку, и профос взялся за кнут. Царь ничего не спрашивал, отвечать ничего не требовалось, и теперь Матвей Петрович окунулся в безумие боли даже с облегчением: скорей бы из него вышибли дух! Царь не дознаётся до правды — он всю правду уже знает до конца, и сейчас просто терзает своего пленника, наказывая страданиями. А чаша страданий не бездонна.
Пётр курил трубку, наливался вином и с мрачным упоением наблюдал за пыткой. Он знал Гагарина двадцать лет, а то и больше, и Матвей Петрович всегда казался ему человеком особой породы. Все прочие рьяно кидались исполнять повеления государя, но их собачья преданность не имела цены — она изначально содержалась в натуре. А вот Гагарин не лез на рожон, брался за порученное не спеша, обдумав, примерив, и его одобрение заключалось в том, что у него царские замыслы оборачивались пользой. Но всё же князь Гагарин предал. Древняя спесь Рюриковича помножилась на бесстыжую неутолимую корысть, и Гагарин возомнил, что он главнее худородного царя.
Гордыню Гагарина Пётр постигнул, когда майор Дмитриев-Мамонов рассказал историю золотого китайского ярлыка. Сей знак попал в руки Петра просто чудом. В войске Бухгольца служил молоденький поручик из числа выучеников Яшки Брюса. В Тобольске оный юнец подженился. Потом ушёл в поход с Бухголь-цем. При баталии, раненый, угодил в плен к азиятам. От них и узнал, какое послание заключено в золотой побрякушке богдыхана и откуда она взялась у степняков. Юнцу хватило ума сообразить, как важно сие свидетельство для истолкования внезапной войны. В плену поручик увидел, как погиб тайша, владевший ярлыком. Поручик прибрал ярлык себе. Через год с лишним тобольский тесть выкупил своего невезучего зятя из плена. И юнец передал ярлык майору Лихареву. Правда, не сразу. Лихарев с войском отбыл на Иртыш исправлять то, что наворотили Бухгольц и Гагарин. Но упрямый поручик дождался возвращения майора. Молодец, что сказать.
Майор Дмитриев-Мамонов даже не поверил в подобную дерзость князя Гагарина. Не разъясняя ничего своим асессорам, он приказал Лихареву прикусить язык и отправился напрямик к Петру Лексеичу. Измена Гагарина не уместилась в голове государя. Пётр затребовал у Бухгольца аттестацию на поручика, и Бухгольц отозвался только превосходно. Пётр отослал ярлык с фельдъегерем на Волгу к хану Аюке, и Аюка подтвердил: да, се есть та самая пайцза, каковую привёз ему китайский посланник, а он отверг. И сомнений в предательстве Гагарина у государя больше не осталось. Потому старый друг Матвей Петрович Гагарин сейчас и висел, изломанный и окровавленный, на дыбе под сводом пыточной каморы. Поделом вору мука.
