Цэрэн Дондоб рассматривал лицо обречённой женщины. Почему-то он подумал про Ану-хатун. Он не помнил, как выглядела Ану-хатун, да и не могло быть внешнего сходства между степной красавицей с Кукунора и этой ободранной бабой из неведомой северной страны. Но обе они ради желанного мужчины согласны были отречься от всего, и от самих себя тоже.
Нойон презрительно поморщился, когда пленники, такие жалкие в своём порыве, бросились друг к другу, хотя руки их были связаны, и прижались лицом к лицу. Воины растащили этих любовников и привалили спинами к бокам лежащего верблюда: мужчину — к левому боку, женщину — к правому. На шее мужчины завязали петлю, перекинули верёвку через ложбину между горбами верблюда и завязали петлёй на шее женщины. «Ханс-ли!» — крикнула женщина, а мужчина не ответил. Полулёжа, он странно шевелил ногами.
— Подними верблюда, — приказал Онхудай погонщику.
— Бос! Бос! — погонщик ладонью хлопнул верблюда снизу по челюсти.
Верблюд качнулся вперёд, упёрся коленями в землю, толчком задрал зад, распрямляя задние ноги, и толчком распрямил передние ноги. Ренат и Бригитта, уравновешивая друг друга, повисли в петлях по разным бокам верблюда. Они задёргались, не находя опоры, и лица их исказились.
Воины смотрели на повешенных с жадным и бесстыжим интересом.
Нойон тихонько послал Солонго поближе к Онхудаю.
— Ты убил их? — помедлив, спросил он у зайсанга.
— Убил, — гордо подтвердил Онхудай.
— Мёртвые тебе не нужны, — спокойно сказал Цэрэн Дондоб. — Я возьму их. Эй, — окликнул он погонщика, — уложи верблюда обратно, да поскорее.
Погонщик испуганно дёрнул за уздечку, прикреплённую к палочке в верхней губе верблюда.
— Цог! Цог! — прикрикнул он.
Верблюд, недовольно ворча, подогнул передние ноги.
— Ты не можешь так унижать меня, нойон! — задохнулся Онхудай.
Лицо его от ярости наливалось синюшной кровью.
— Ты сделал всё, что хотел, зайсанг, — надменно ответил Цэрэн Дондоб. — Я не мешал тебе. А мне нужен человек, который умеет стрелять из пушек.
Ренат и Бригитта лежали на земле возле верблюда и дышали с хрипом.
Цэрэн Дондоб поплыл над толпой в сторону своей юрги. Он был уверен, что Онхудай не посмеет ослушаться его повеления и не добьёт пленников.
На закате Онхудай сам явился в юрту к нойону. Пьяный, распустивший себя, он забыл об учтивости и не оказал юрте и её хозяину тех знаков почтения, которые должен оказывать гость, но Цэрэн Дондоб согласился пренебречь этим. Онхудай грузно сел на корточки перед очагом нойона.
— Почему ты невзлюбил меня? — спросил он обиженно, как ребёнок. — Что я делаю не так? Я напал на русских, и ты похвалил меня. Мои люди погибали так же, как твои. Я хотел, чтобы ты взял меня с собой в Лхасу, потому что я великий воин. Но ты смеёшься надо мной и унижаешь меня. Причина в том, что я — потомок Бодорхона, а ты — потомок Чороса?
Цэрэн Дондобу стало жаль этого толстого и глупого человека.
— Дело в том, что эта война была ненужной, — терпеливо объяснил он.
— Но это была хорошая война! Я взял много пленных и обоз!
— Мне пришлось отложить поход на Лхасу.
— Лхаса никуда не денется! А ты получил четыре пушки и пушкаря!
Цэрэн Дондоб тяжело вздохнул. У него никак не получалось вбить в тупую говяжью башку зайсанга понимание того, что его недальновидность создала Джунгарии опасного врага — Россию. Тогда Цэрэн Дондоб решил свалить всю вину на контайшу — так, наверное, будет проще.
— Цэван-Рабдан будет недоволен мной, а значит — тобой. Не приходи в Кульджу год или два, иначе он сломает тебе вторую руку.
— Как мне вернуть расположение контайши? — тотчас спросил Онхудай.
— Я не знаю, — убито ответил нойон; это была совсем не его забота. — Доброе расположение возвращают добрым подарком.
— А что мне ему подарить? У него уже всё есть!
Нойон подумал: не позвать ли котечинеров, чтобы выбросили Онхудая из юрты и отправили восвояси пинками под зад?
— Я могу купить у бухарца большое одеяло из чёрных и красных лисиц, — Онхудай смотрел на Цэрэн Дондо-ба. — Оно понравится контайше?
— Для начала отпусти из плена того русского, на которого тебе укажет бухарец, — вспомнил нойон. — Разрешаю взять за него пятьдесят лянов золота.
— Бухарец — плохой человек! — пьяный Онхудай не удерживал в уме ни одной последовательной мысли. — Он убил мою сестру Улюмджану, которую я отдал ему в жёны! Он слишком мало платит мне за свои караваны!
— Уходи, — осознавая бесполезность разговора, устало приказал Цэрэн Дондоб. — И запомни три вещи.
Не являйся в Кульджу. Найди подарок для контайши. Отпусти русского. Больше нам не о чем говорить.
Три дня Онхудай пил хмельной тарасун, а тем временем орда нойона готовилась к походу. Воины переставляли кибитки с полозьев на большие колёса и разбирали юрты: сворачивали холстины и войлок стен и крыш, складывали решётки-терме, увязывали жерди-баганы, которые подпирали дымовое кольцо, и жерди-уни, которые поддерживали купол. Столики-алтари превратились в ящики, куда с молитвой помещали бронзовых бурханов и «отцовские камни» очагов. Погонщики сгоняли стада и досушивали аргал.
Протрезвев, Онхудай вызвал к себе Ходжу Касыма.
— Отныне ты мне не друг и не родня, — сказал он.
— Я скорблю, мой господин, — Касым склонился в поклоне. — Чем я могу искупить свою вину перед тобой?
— Ты будешь отдавать мне пятую часть товаров со своих караванов.
— Это счастье для меня! — искренне признался Касым.
Он не лукавил. Хитрый тожир, он отлично знал, как сделать так, чтобы пятая часть оказалась меньше десятой и состояла из самого дрянного товара.
— Ещё ты должен указать мне орыса, которого нойон просил отпустить.
— Конечно, я укажу его! — охотно пообещал Касым.
Он не подал вида, но душу его переполнило торжество.
— Летом я пойду грабить казахов и каракалпаков. Затем пойду на Тургай. Там, неподалёку от кургана Чимбая, есть худук и ханака. Знаешь их?
— Я найду, мой господин.
— Я привезу твоего орыса к ханаке и буду ждать тебя первые пять дней месяца Синей Коровы. Аты привезёшь мне туда плату за Улюмджану и ещё пятьдесят лянов золота за орыса. Так назначил нойон.
Касым сразу сообразил, что Онхудай может и не отдать Ваню Демарина, если не получит выкуп за сестру, а платить за неё Касым не рассчитывал.
— Орыс — не мой человек, — сказал он. — За него будут платить другие орысы, а не я. Они и приедут к ханаке.
— Мне всё равно, — буркнул Онхудай. — А когда ты заплатишь за жену?
