Книга Тобол. Мало избранных, страница 89. Автор книги Алексей Иванов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Тобол. Мало избранных»

Cтраница 89

Назифа повернула к самому добротному жилищу — жилищу имама Мунасипа. Имам происходил из «шейх тугума» — из рода шейха Хаким-аты. Салиха, жена имама, считалась караулче — хранительницей астаны Хакима. Мунасип и Салиха приняли Назифу и её спутников с радушием, а после заката, как полагается в рамадан, разделили с ними трапезу за дастарханом.

Ночью, когда Иртыш пронзительно засинел под луной, к баишевскому берегу приткнулась лёгкая лодка. Это приплыл Новицкий. Собаки в деревне подняли лай, когда Григорий Ильич бегал по улочкам, отыскивая дом имама. На робкий стук открыл прислужник, а потом появилась и Назифа.

— Я прынис гроши, — глухо сказал Новицкий.

— Завтра жди у Ермаковой сосны, — принимая деньги, ответила Назифа.

Кладбище располагалось неподалёку от деревни. Оно сплошь заросло соснами и малиной и не имело никаких оград. Кое-где из бурых свалявшихся папоротников, полуистлевших под снегом, косо торчали невысокие, как пни, каменные плиты с округлёнными верхушками. На их плоскостях подо мхом змеилась резьба арабской вязи. Такие плиты привозили из Бухары двести и триста лет назад, пока вера Пророка была на Иртыше самой сильной. Потом татары просто строили погребальные срубы в три венца, стёсывая середину верхних брёвен, чтобы углы срубов казались приподнятыми. Внутри этих клетей в могилы были вбиты колья с привязанными ленточками. Своими размерами выделялись астаны — шестигранные бревенчатые сооружения высотой по пояс человеку. Их на Баишевском кладбище было штук десять.

— Анбар-ана, женаХаким-аты, — поясняла Сулу-би-ке и Хамуне Назифа, указывая пальцем на срубы, — и Занги-ата, последний муж Анбар-аны. Хаким, провидец, знал время своей смерти и перед концом сам выдал жену замуж за своего пастуха. А там — сыновья Хакима, они тоже были хазраты и тоже совершали карамэт, чудеса. Однажды они оживили быков, принесённых в жертву. Достойнее всех был Хубби, Султан-эпе. А там — Че-лятдин Ходжа.

Астаны стояли на этом кладбище уже несколько столетий, хранители-караулчи обновляли срубы каждые тридцать-сорок лет.

— А вот астана Хаким-аты, — с благоговением сказала Назифа и нежно погладила бревно. — Здесь мы совершим намаз и катым по святому.

К одному из углов астаны был привязан большой ржавый колоколец. Его история взволновала Назифу ещё в молодости. В Бухаре жила женщина, которая обещала пройти в Баиш, поклониться Хаким-ате Бакыргани и принести ему в жертву быка. Но женщина заболела и не смогла исполнить обещание. И её бык сам, один, отправился из Бухары в Сибирь. Он преодолел пустыни и степи, реки и леса и пришёл к астане. Караулчи заколол его и повесил здесь его колоколец в память о путеводной воле Аллаха.

— А ты, Хамуна, недостойна молитвы в таком месте, — сурово сказала Назифа. — Ты плохая мусульманка. Ты произнесла священные слова шахады без понимания и ничего не знаешь о вере. Иди к сосне вашего Ермака и жди там до вечера, пока мы совершим моление и почистим астану.

Хомани была только рада изгнанию.

Жители Певлора, потомки кодичей, помнили предание о погребении Ермака, и Хомани тоже помнила его. Татары выловили тело Ермака, и мурза Кайдаул — он был из «шейх тугума» — привёз его на кладбище Хаким-аты. Мёртвый Ермак шесть недель лежал на священном помосте, и все князья тайги и степи приезжали сюда, чтобы увидеть поверженного богатыря. Тело точило живую кровь, из капель которой вырастали цветы жарки, а птицы боялись пролетать над Бакырганом. Наконец душа Ермака разгневалась. Она принялась ночами вторгаться в сновидения князей, и кое-кто из них утром пробуждался безумцем; у князя Сейдяка душа Ермака потребовала предать тело земле. И тогда татары похоронили Ермака, а для поминовения зарезали тридцать коров. От Ермака остались две волшебные кольчуги. Одну забрал мурза Кайдаул, а другую — хитрый кодский князь Иги-чей Алачеев.

За прошедшие сто с лишним лет на могиле Ермака выросла огромная, кряжистая, разлапистая сосна. Её толстые медные ветви, корчась в изломах, торчали во все стороны. Хомани уселась под этой сосной и закрыла глаза, слушая шум ветра в хвое, дыхание отогревающейся земли, звон солнечного света и гул огромного пространства. Её охватило блаженство. Давно уже ей не было так спокойно, свободно и хорошо.

Ненависть Назифы и любовь Касыма для Хомани были равно тягостны, а близость с Касымом — тягостна вдвойне. Она не дарила наслаждения, не утешала нежностью, не избавляла от одиночества, и потому Хомани сбегала к Айкони. Однако Касыма уже полгода не было дома, и Хомани давно не ходила душой к душе сестры, не знала, как Айкони попрощалась с зимой и встретила весну. И сейчас Хомани вдруг снова ощутила Айкони, уловила запахи и звуки Ен-Пугола. Это Ермак соединил её с сестрой. Хомани сидела под деревом, которое выросло из тела Ермака, а железная рубаха, впитавшая силу Ермака, висела на идоле Ике-Нуми-Хауме, под которым сейчас точно так же сидела Айкони. И она была счастлива. Она улыбалась сама себе и ждала Нахрача. А Нахрач шагал к ней через поляну с подснежниками.

Он очень нравился Айкони. Конечно, он горбун. Он всегда согнут, будто готовится напасть, у него широкие плечи и длинные, растопыренные руки, у него лицо в щетинистых морщинах, и он похож на огромного мохнатого паука. Он словно бы немного зверь — но ведь он и не совсем человек. Он не признаёт непокорности, как не признаёт её волк-вожак. Он не боится того, чего боятся все люди. Он не чтит богов: он дерётся с ними, хотя иногда боги его бьют; он силой и коварством заставляет богов исполнять его волю, и кормит только тех богов, которые сумели дать ему отпор. Он жаден к жизни, ему всё надо. Он упрямый, смелый и яростный. Он жестокий, но честный. Он держит своё слово. Он не предаст, как предал её князь.

С князем всё было не так. С князем были надежды, мечты, ожидания, смех бессмысленной радости. С князем Айкони была человеком. Но ведь она тоже не совсем человек. Она — Мис-нэ. И ей нужен не добрый людской князь, а вещий таёжный воин, соперник демонов, наездник мамонтов.

В прошлый раз он сказал ей, что возьмёт её как женщину. А она сказала ему, что убьёт его, если он попытается её взять. А он сказал, что всё равно попытается. А она сказала: хорошо, приходи. А он сказал, что придёт, и хочет, чтобы она ему обрадовалась. И вот она сидит под Ике-Нуми-Хаумом, держит в руке нож, но, конечно, не будет убивать Нахрача, потому что она очень ждала его, и пусть этот паук скорее заплетёт её своей паутиной.

Сильные и жёсткие мужские руки обвили её, и поче-му-то мужских рук было много, будто это ветви Ермаковой сосны, наверное, четыре, а может, восемь, и они оторвали её от земли, точно дерево схватило её и торопливо понесло куда-то, и небо перевернулось, и ей показалось, что она — заяц в пасти волка, но это было сладостно, и её тело раскалилось, и с него исчезала одежда, словно истлевала от жара, и всё было правильно, как надо, как того хотела она сама — то ли Айкони, то ли Хомани. И щетинистое, но ничуть не страшное лицо Нахрача исказилось в таком желании, что можно было даже засмеяться: разве она еда, разве она вода, чтобы так её жаждать?

— Кто ты, Нахрач? — задыхаясь от смеха, спрашивала Айкони. — Тебя послал ко мне Большой Лес?

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация