Он видел, когда ей тяжело, помогал во всем: купать, кормить, водить Люсю в школу, в кружки, продукты, помыть, приготовить — ничего не было для него проблемой. Это же их, общая семья, общее счастье. Она говорила «люблю», как в первый раз, смотрела на него лучащимися глазами. И глаза эти становились всё больше и больше…
Когда она умерла, ее лучшая подруга (мать-одиночка с двумя неудачными браками) сказала ему на поминках:
— Ну, Витька, все! Не верю я больше ни в какого бога. Если уж он вас, вас вот так вот, на взлете разлучил и девчонок сиротами оставил, так лучше бы ему, подлецу, и не бывать на свете… Вы ж с Машкой как по радуге шли, а я на вас смотрела и понимала: правильно мир устроен, есть на свете счастье… А теперь — куда ж мне податься?..
Они обнялись и заплакали. Пятилетняя Оля стояла и смотрела на них большими материнскими глазами. Потом Люся ее увела.
Где-то чуть больше чем через полгода молодая симпатичная сотрудница в его проектном институте покраснела как маков цвет и сказала: Виктор Анатольевич, нельзя же так! У вас же дети! Они не должны в мавзолее расти, им радоваться надо. Весна вот. Давайте съездим на природу.
Так и сказала: «Съездим на природу». Он чуть не заорал на нее, но сдержался и подумал: ведь она права во всем и хочет хорошего. Другие-то вот вообще шарахаются, не понимают, как с ним теперь, а она — решилась.
Поехали на природу. Там цвели пролески, сотрудница натужно смеялась и играла с Олей в мяч на берегу реки. Он привычно, как робот, развел костер, пожарил шашлыки, с приклеенной улыбкой пригласил всех к импровизированному столу, протянул руку, помог сотруднице усесться с Олей на руках…
— А ты маму уже забыл, да? — прошипела Люся ему в ухо. — Быстро же ты…
Он отшатнулся.
— А ты теперь будешь моей мамой? — спросила Оля, поудобнее умащиваясь на коленях молодой женщины и заглядывая той в пылающее от смущения лицо.
Нет! — решил он после того выезда. Никаких больше игр. У меня — дочери, дети. Это главное. Женщины же справляются в аналогичной ситуации. Значит, и я научусь. Да я практически уже всё и умею. Главное — не паниковать.
Научился, приспособился на удивление быстро. Первые два года приезжала на зиму его мама из Барнаула. А потом он ей сказал: не надо, я справляюсь, я же вижу, тебе тяжело здесь и отцу там с хозяйством, пусть лучше девочки к вам на каникулы ездят.
Он заплетал косички и завязывал бантики. Пек с девочками печенье и играл в футбол. Они ставили спектакли с их друзьями и ходили в походы с палаткой. Катались на лыжах, коньках и скейтбордах. Он помогал им делать математику и никогда не ругал за двойки. Может быть, поэтому обе девочки учились самостоятельно и хорошо. Ездили на море смотреть дельфинов и завели черепаху и котенка. По вечерам вместе готовили ужин, а потом они садились по обе стороны от отца, он их обнимал — и либо разговаривали обо всем на свете, либо просто смотрели и обсуждали фильм. Он все еще горевал по своей умершей жене, но, в общем, считал себя счастливым человеком.
Все эти годы у него, конечно, случалась какая-то личная жизнь (ведь иногда девочки на два месяца уезжали в Барнаул), но все это быстро кончалось и с семьей не пересекалось категорически. «Я не хочу девочек напрасно волновать», — спокойно объяснял он своим подругам. Девочки не волновались, они привыкли, что папа принадлежит им. Люди вокруг — кто умилялся-восхищался, кто удивлялся, кто крутил пальцем у виска. Он привык и не обращал внимания.
Люся благополучно закончила школу, никаких особых увлечений у нее не было, и на семейном совете решили: пусть будет специальность инженера-строителя, как у родителей, — чем плохо? В институте училась хорошо, была дружелюбной, общительной, были подруги, какая-то общественная жизнь. Кавалеры? Кто-то звонил, приглашал на свидания. Она не рассказывала, он не лез — взрослая же уже девушка.
Но что-то явно происходило. Однажды застал старшую дочь безутешно рыдающей: сердце упало, а потом бешено заколотилось где-то в районе горла и сами собой сжались кулаки — кто обидел кровиночку?! Так и спросил:
— Люся, тебя кто-то обидел?
— Не-е-е-ет! — прорыдала дочь и закрылась в ванной.
Пробовал спрашивать у Оли — несмотря на разницу в возрасте, сестры были достаточно близки.
— Да я сама не знаю! — пожимала плечами дочь-подросток.
В конце концов ситуация все-таки разрешилась и на вопрос: Люся, да что не так? Скажи, я же не чужой тебе человек! — последовал крик: это ты, ты во всем виноват!
* * *
Тут как раз и Люся пришла. Тоже высокая, белокурая, красная помада, голова откинута назад.
— Мне выйти? — спросил мужчина.
— Выйди! — сказала дочь.
Спутанные объяснения. Долго. Суть, впрочем, укладывается в три строчки. У нее нет никакой нормальной личной жизни. У всех вокруг есть, а у нее — нет. Она уже давно поняла: это из-за отца. Она всех с ним сравнивает, и никто, никто даже близко не стоял. Они все по сравнению с ним маленькие, глупые, слабые и ничего не понимают. У ее институтской подружки отец пьет и вообще с ней никогда не разговаривал, так вот у нее в том месяце свадьба с хорошим парнем, и она его любит, а школьная подружка так и вовсе уже ребеночка родила. А у нее — ни-че-го. И дальше так будет. И всегда. А-а-а-а…
— Так. А что ж он должен был сделать-то, по-твоему? Пить, молчать и вас с сестрой время от времени поколачивать? — спросила я.
— Ну, я не знаю, — несколько сбавила обороты Люся. — Жениться, наверное. Тогда у нас была бы мачеха, мы бы с ней воевали помаленьку… Может, у них еще кто-нибудь родился бы, мы бы тогда его ревновали, да и забавно. А то мне тут Олька говорит: слушай, у тебя переходный возраст был? Я говорю: кажется, нет. Она говорит: и у меня нет, даже обидно как-то, все вокруг с родителями ругаются, а мне с кем? С папой невозможно. Его жалко. Может, с тобой? Я говорю: вот только твоего переходного возраста мне и не хватало!
С юмором у них в семье все в порядке. И то хорошо.
* * *
— Что я сделал не так?
— Да все так. Вы сделали вообще лучшее из возможного, немногие мужчины такое смогли бы. Но при этом вы как бы остановили течение жизни — своей и дочерей. Они теперь как осы в патоке — не знают, как выбраться. Выбираются, бегут ведь от тесного, от уже ненужного, от того, что перерос, — вы ж понимаете. А как можно перерасти то, что вы создали для них? И еще учесть, что вы — мужчина, а они — девушки…
— Что же делать?
— Выходить самому, конечно.
— Как?
— А я почем знаю? Это же ваша жизнь.
* * *
Очень возбужден.
— Представляете, вот та подруга жены, про которую я вам рассказывал, лучшая, со школы, она, знаете, что мне сказала?!
— Нет, не знаю. Откуда же мне?
— Маша, оказывается, перед смертью просила ее девочек и меня… ну… подобрать, что ли… И она ей обещала! Я говорю: «И чего ж ты обещание-то не сдержала?» А она мне: «А ты что, не помнишь, как пьяный вдрабадан мне звонил и про „поездку на природу“ рассказывал, рыдал и клялся, что больше никогда, что тебе это не нужно и девочек тоже мучить никому не дашь… Ну, я тогда и решила, что тут Машка — светлая ей память! — все-таки ерунду какую-то спорола. Ну да в таком состоянии оно и понятно, чего только не придумаешь… И я же, помнишь, тогда сразу в очередной раз замуж пошла, чтоб забыться…»
