— Да, да, конечно, — заторопилась женщина. — Она же еще в прошлом, да нет, в позапрошлом уже году все время говорила, до всего этого: «Зачем ты только меня родила? Лучше бы меня вообще не было! Я бы прямо сейчас с собой покончила, если бы не боялась!» А вот теперь они везде про это пишут, и говорят, и в школе объявление повесили, и я у нее в телефоне этого… кита видела!
— А ты не лазай в чужие телефоны! — прикрикнула дочь. — Меньше будешь знать, спокойнее поспишь!
— Я у тебя этот чертов телефон вообще заберу и в помойку выкину!
— Только попробуй!
— Мне учительница прямо на собрании сказала: вы особо обратите внимание, вы ее руки видели, потом же поздно будет спохватываться, у нас специальное собрание было, им из роно циркуляр прислали…
— Это давно известный феномен, со средневековья как минимум, но, я думаю, и раньше тоже, потому что и у животных нечто аналогичное бывает. Называется «массовая истерия».
Мне показалось, что теперь мать рассказала уже все, что знала.
— Выйдите, пожалуйста, — попросила я ее.
Женщина неохотно поднялась, девочка опять выглянула. Глаза тревожно блеснули. Оставаться без матери было явно страшновато. Я уже знала, что Инге четырнадцать лет. Значит, когда она плотно говорила про самоубийство, ей было всего двенадцать. Рановато для социальных подростковых разборок. Да и для роковой внешней любви — тоже. Семья?
— Довести до самоубийства через интернет невозможно, — сказала я, когда мать вышла.
— Правда? — удивилась Инга.
— Правда. У нас очень мощный, глубоко встроенный инстинкт самосохранения. Ты ж уже большая все-таки и не совсем дура, телевизор смотришь, читаешь что-то, вокруг глядишь. Понимаешь, что вообще-то с людьми бывает? Какие с ними случаются настоящие несчастья, трагедии, ужас-ужасы?
— Да, конечно, — серьезно сказала девочка.
— Ну и никто от всего этого массово не самоубивается. Очень сильно нужно раскачать. И только в реальном мире.
— А чего же тогда все говорят?..
— Не знаю, честно. Может, хотят какие-нибудь интернет-гайки закрутить, может, кто-то хочет денег, может, пиара, может, всё вместе, а может, просто дурость на нечестность и чье-то реальное несчастье помножилась.
— Да вообще-то мы с друзьями в инете смотрели, нам тоже кажется, что это лохотрон какой-то, потому что все ссылки как-то по кругу ведут или в никуда. Вроде как и нет ничего. Но ведь с чего-то же началось! Бывает же…
— Конечно, бывает. Ты, наверное, не знаешь, что такое тамагочи…
— Чего это! Знаю! — вроде как даже обиделась Инга. — Мне дядя даже его показывал, у него с детства остался. Только он не работал, батарейка села…
— Ну вот. Когда-то эти тамагочи были в жуткой моде, все дети за ними днями напролет ухаживали, а где-то — в Японии, кажется, — какой-то ребенок после смерти своего питомца взял и выпрыгнул из окна… Представляешь, что тогда говорили и писали?..
— Легко! Запретить совсем этих страшных тамагочи!
— А как ты сама думаешь, почему он выпрыгнул?
— Ну, наверное, с ним вообще что-то не так было и он из-за чего угодно мог… Может, в семье… Или с головой…
— Именно. Точка инициации массовой истерии всегда есть. Здесь тоже вроде была какая-то несчастная девочка из депрессивного городка и неблагополучной семьи… Но бог с ней. Ты-то до всего этого про самоубийство говорила. Мать ведь не врет…
— У меня-то — реал, как вы и говорите, — Инга снова спряталась под челку.
— Что в реале?
— Мать, когда с отцом разводилась, была совсем никакая. А я учусь плохо. И она со мной уроки делала. А я не понимаю: математику еще туда-сюда, а русский и английский, правила — так совсем. И память у меня плохая. Так она меня вот так за волосы хватала и по столу возила и орала: чего тут непонятного, бестолочь! Сколько мне еще и с тобой мучиться! Мите, младшему брату, тоже доставалось, но меньше, он малыш все-таки, она старалась сдерживаться… Ну мне и захотелось… чтоб уж никто больше не мучился… Я, конечно, не смогла бы на самом деле, боялась очень, инстинкт, как вы сказали, но хоть просто попугать ее, чтоб отстала… Потому что совсем край был. Я уже совсем ничего не соображала, в школе меня всё больше ругали, подружкам стыдно было признаться, да от двоечников нормальные дети еще и шарахаются. Меня тогда как раз интернет и спас, кстати…
— Как? Расскажи.
— Я там девушку одну встретила. В одной группе (Инга называет конкретную группу в одной из социальных сетей; все понимают, почему я не привожу здесь ее название? — Е. М.). Взрослую уже, ей двадцать три года было. Я пожаловалась, что мать меня как блин уже раскатала, а она мне в ответ рассказала, что у нее тоже родители приблизительно в этом возрасте развелись, а она на отца похожа (я, кстати, тоже, только глаза от мамы) и любила его, и мать ей все время так сквозь зубы цедила: ты такая же никчемная, как твой папаша, и мне в наказание за мою глупость досталась, что я с ним вообще связалась. И ты, как и он, никогда ничего в жизни не добьешься, потому что глупая и слабая. И как она плакала и тоже хотела с собой покончить, а потом решила наоборот: фиг вам всем, — и делала уроки по двенадцать часов, и стала хорошо учиться, и одеваться, и следить за собой, и девочки захотели с ней дружить, и мальчики ухаживали, а теперь она уже институт закончила и работает в хорошей фирме, и с третьего курса подрабатывает и отдельно от матери квартиру с подружкой снимает, и молодой человек у нее в Москве, и на тот год они собираются пожениться… И я тоже должна им всем сказать: фиг вам, не дождетесь! Я ей так благодарна, она ведь меня тогда просто спасла, я с ее помощью зубы стиснула и проползла как-то…
— А теперь?
— Теперь-то мать отошла, давно уже. Она же у нас вообще-то не злая, только нервная. И уроки со мной давно не делает, и мужика себе нашла, и Митька-бандит подрос, в школу пошел, она уже его дрючит. Но, видать, чувство вины ее теперь по случаю нагнало, что ли… — Девочка криво ухмыльнулась. — Вы уж ей как-нибудь объясните про интернет, ладно?
Я выразительно поддернула рукав своего джемпера.
— Да это ерунда, дурость! — отмахнулась Инга. — Как-то тут накатило просто, двоек нахватала, с парнем поссорилась…
— Сброс зеленых крокодильчиков?
— Ну да! (Я поняла, что она знает мой любимый анекдот.) Да мы и помирились уже!
— Ну и слава богу, — кивнула я. — Давай сюда мать, буду с нее зеленых крокодильчиков стряхивать.
* * *
— Ваша дочь Инга сказала, что вы вообще-то не злая, просто нервная. Из этого и будем исходить, — сказала я беспокойно ерзающей в кресле женщине. — Начнем, пожалуй, с чувства вины…
Рожать или не рожать
Впервые приходящие ко мне родители довольно часто не берут с собой детей. Они хотят поговорить, не отвлекаясь поминутно на хватающего все игрушки подряд малыша, который к тому же хочет то поесть, то попить, то пописать, то просто чтобы мама перестала наконец попусту болтать с этой незнакомой тетей и поиграла с ним. Я, собственно, такие одинокие приходы даже приветствую, тем более что у детей лет до 10–11-ти крайне редко встречаются их собственные психологические проблемы — обычно это проблемы семейных взаимодействий, в которых ведущую роль играют взрослые люди, и они же могут что-то изменить к лучшему. Впрочем, по возрасту моя очередная посетительница вполне могла иметь сына или дочь-подростка или нескольких детей.
