– Игорь, ты идешь?
– Не поддавайся! – приказал мне Петя. – Это женские чары! Что за глупость – мыться по утрам?
– Петя, давай, ты первый идешь в ванную.
Он скатился с кровати и поплелся из комнаты.
– И еще я терпеть не могу волосатые подмышки! – крикнула она ему вдогонку.
– Ничего, привыкнешь!
Через полчаса он вернулся со словами: «Я сбрил везде все, тебе нравится?». Естественно, он был голый.
Они стоили друг друга, эти двое.
– У тебя такие красивые ноги! Ты носишь короткие платья? – спросил Петя.
– Фу! Ненавижу короткие платья, это пошло! – возмутилась Рыбка. Но на следующую встречу через пару дней пришла в умопомрачительном мини. Было забавно за ними наблюдать. Они что-то доказывали друг другу на словах, но делали все точно наоборот.
Как вы поняли, Ясна не сбежала от нас в то утро, мы тоже никуда не сбежали. Жизнь моя налаживалась и даже обретала некоторое подобие постоянства.
– Игорь, – серьезно сказала Ярославна, листая фотографии в моем айфоне. – Тебе надо было стать фотографом.
– Ну вот еще! Я что, хипстер какой-нибудь? – На самом деле плохие воспоминания о фотографах у меня сохранились еще со времен Иришки.
– Нет-нет, я не шучу. Знаешь, у каждого есть особенный дар. Мне кажется, на твоих фотографиях люди получаются очень красивыми. – Она повернула телефон экраном ко мне и показала снимок, сделанный мной вчера ради шутки, – на нем была она сама.
– Это просто ты очень красивая.
– Я не получаюсь на фото. Ты не найдешь у меня и десяти фотографий за всю мою сознательную жизнь, на которых я была бы хоть каплю похожа на отражение в зеркале. А впрочем, ты не веришь. Я сейчас найду семейные альбомы и покажу тебе.
– Поэтому у тебя на фейсбуке почти нет фоток? – спросил Петя.
– Да, поэтому.
Она вылезла из кровати и зашлепала босиком по паркету.
На какое-то время эти отношения стали казаться мне больше нормальными, чем нет. Было интересно. И этот интерес только подогревало то, что нужно было всегда следить, что и кому из знакомых, друзей и родителей я могу рассказать о Ярославне. Маринка, моя сестра, быстро догадалась, что у меня «кто-то есть», Морозовы тоже решили, что неспроста в последнее время у меня такое хорошее настроение, но связать это с симпатией к девушке Воронцова не смог даже Вадим.
Может показаться, что все было идеально. Но нет. Все было гораздо сложнее, чем бывает в обычных отношениях двоих людей. Тот листок с правилами, которые когда-то придумала Ясна, пригодился нам не один раз.
Воронцов стал бесить меня сильнее. Иногда мне хотелось просто врезать ему. И как же было обидно, когда Ясна не замечала его дурацкого поведения и отказывалась разговаривать об этом со мной (помните? правило!). Я знаю, что и мое присутствие его раздражало, он постоянно был в чем-то со мной не согласен, пытался задирать, высмеивать. Естественно, мы ссорились. Вспомнил один случай.
Вечером я разговаривал с Ясной по телефону, и ее планы на следующий день были очень туманны, будто она хотела что-то от меня скрыть, но не успела придумать, как это сделать. Я требовал от нее ответа, но она только отшучивалась. Утром же на фоне ее голоса слышался сильный шум – она была на улице, – и потом вдруг смех Воронцова.
Они встретились без меня, не предупредив. Хотя в наших правилах было написано и о честности друг перед другом.
Весь день я промучился, ненавидя их и себя и вновь думая о предстоящем конце всего этого: естественно, я не собирался продолжать таких отношений. Почему они захотели встретиться вдвоем, ничего не сказав мне? Зачем они так со мной поступили?
И, самое ужасное, я не знал, как действовать! Устраивать допрос с пристрастием не хотелось: двое против одного – слишком подло. А делать вид, что ничего не было, я просто не смог бы! Но и совета попросить было не у кого, ведь никто не знал, что нас на самом деле трое.
Был унылый вечер, раздражающий звуками присутствия дома всей семьи в полном составе (за исключением сестры Сони). В родительской спальне грохотали пушки и взрывались снаряды – папа смотрел очередной исторический фильм, и время от времени что-то громко стукалось о стену: можно было подумать, что часть декораций вылетала из экрана прямо в комнату. На самом же деле это мама, скорее всего, не то разбиралась в шкафах, не то мастерила что-нибудь. Как им удавалось делать это одновременно в одной комнате, меня не интересовало, даже больше злило. Сестра в соседней комнате трещала по cкайпу и заливалась смехом, как ненормальная. Я читал книгу. Книгу про театр эпохи Возрождения, а это вам не самый легкий текст. Попробуй запомнить хоть одну фамилию, когда за стенами киношная войнушка и сумасшедший смех, а внутри тебя – пустота и самая настоящая боль.
Мне было грустно, на душе мерзко и в то же время как-то неясно. Что было правильно в моей жизни? То, что окружало меня сейчас, или то, из-за чего я собирался проявить характер? Характер, к черту кому-то нужен мой характер! Все любят мое безволие.
Я дал ей понять, что обижен, когда услышал смех Воронцова на том конце. Потом она перезванивала, я не взял трубку. Потом звонил ей, и уже не брала она. Правильно делала, в общем-то… Нет! Нет, неправильно! Моя обида не была беспричинной. Мне было ужасно одиноко. В тот момент я чувствовал только одно: она не моя, не моя и никогда не будет только моей. Кто согласится мириться с подобным?
Тут еще позвонили в дверь. Должно быть, соседка справа. Она странная женщина, хотя вовсе не плохая. Она старше моих родителей лет на десять, и поэтому совершенно непонятно, к кому именно из нашей семьи она заходит по вечерам. Просто приходит посидеть полчаса у нас на кухне, смотрит либо мамины проекты, либо какие-нибудь мои книжки, либо Маринкины блокноты, которые та облепляет лентами и пуговицами и потом дарит подружкам. Соседка всегда отказывается от чая и от ужина, сама говорит мало, только все улыбается усталой улыбкой некрасивой пожилой женщины и потом уходит. Она говорит, что у нас идеальная семья.
Взрывы бомб стали громче, прямо оглушительные, но в перерывах между двумя я услышал голос отца:
– Игорь? Конечно дома! Да вы проходите-проходите.
Дальше ему, видимо, что-то отвечали, на что папа сказал:
– Ну хоть на десять минут.
Кого это понадобилось ему уговаривать? Я вышел из комнаты, тут же столкнулся с ним, и пока он собирался объяснить мне, кто пришел, я уже увидел ее пальто и темные волосы.
Мне тут же сделалось одновременно и стыдно, и радостно, и неприятно – и вообще не знаю, что это было за чувство. Возможно, в нашем языке для него просто не придумали названия.
– Привет!
– Привет, – ответил я, задержавшись у дверей своей комнаты.
– Я… Ой, здравствуйте. – Она улыбнулась и повернулась к моей маме, которая появилась из соседнего дверного проема.
