– Надеюсь, вон та, с большими сиськами передала? – тут же спросил он, взглядом указав на девицу из группы. – Она не совсем в моем вкусе, но сойдет. Скажи ей, что я буду ждать после пар возле главного входа.
И кто бы мне тогда сказал, что все начнется с Дроздовой, продолжится Лерой, а закончится самыми неправдоподобными – будто из фильма – отношениями с Ярославной…
Я огляделся по сторонам: бугристые от слоев краски столы, пыльные цветы на шкафу, пустые полки для книг. Гости, встретившие своих призывников, причитали и умилялись. Я один таращился молча.
– Как Ясна? – с ходу спросил Петя, даже не поздоровавшись, будто мы виделись буквально сегодня утром.
Я порылся в кармане, вынул золотую рыбку и протянул ему.
– Что это значит?! – Глаза его расширились от неподдельного страха.
– Придурок… – процедил я, – ты чего так дергаешься? Все в порядке. Это она тебе передала. Чтобы тебе тут было не так одиноко.
Он положил рыбку на ладонь и уставился на нее.
– Ну, а у тебя что нового? – не выдержал я затянувшегося молчания.
– Сплошное дерьмо, – ответил он с неожиданной улыбкой, и мне это показалось плохим признаком. Я уже догадывался, за что здесь можно ненавидеть Петю Воронцова. За эти его влажные наглые глаза, за поведение без капли страха, за то, что в его присутствии лезет из всех – тайное, темное, необузданное…
Петя – наша общая лакмусовая бумажка.
За это его будут не только ненавидеть. За это его будут бить…
Я судорожно отогнал подальше эту мысль.
– Слушай меня, – сказал я, наклонившись и сжав под столом его руку. – Не нарывайся, понял? Если что-то пойдет… не так… Звони мне!
– И ты меня спасешь? – усмехнулся он.
– Мои родители что-нибудь сделают, я обещаю!
– Да поздно уже, Чехов! Я уже в аду. И рыбку забери, пусть лучше побудет у тебя. Я заберу, когда вернусь. Лучше рассказывай, что там у тебя? Как с универом?
– Кстати, с универом! – Я немного оживился. – Мудак попал в больницу.
– Мне насрать, – Петя брезгливо дернул бровью, и глаза его налились холодом.
– Ты не понял. Его избили.
– О, а это интереснее. Неизвестно, кто?
– К счастью, неизвестно.
Известно. Ну конечно, известно. Я не бил, я же мирный супергерой. Я просто стоял неподалеку, тяжело дышал в вязаную маску, натянутую на лицо, и наблюдал, как два здоровяка наносят до жути точные удары, – чтобы не убить, не покалечить слишком сильно, но причинить максимальную боль. Я обливался потом, умирал от ужаса и одновременно сладостного чувства мести, которую никогда не смог бы совершить сам. Но Воронцову я это не сказал. Он так и не узнал, что некоторые друзья любят его больше, чем ему кажется. И что у одного из них снова разбиты костяшки.
Остальное время Воронцов спрашивал про Ясну – мне приходилось точно пересказывать каждый проведенный в палате день, это его успокаивало.
Я не знал, как закончить встречу. Как попрощаться. Поэтому просто подошел и молча обнял его. На противоположной стене висели допотопные электронные часы, похожие на фишку домино. Прямоугольник был разделен на два квадрата, и в каждом цепью зеленых точек высвечивалась нелепая угловатая цифра. 17:15. Будто счет в чью-то пользу. Но точно не в мою. Эти часы, кажется, мне что-то напомнили. А, да. Такие же были в школе, в начальных классах, когда меня оставляли на продленку. Я то и дело таращился на них, отсчитывая время до прихода сестры Сони.
Интересно, почему именно они оказались здесь? Если это был знак, то я опять его не разгадал. Почувствовал только, как что-то закольцевалось в моей дурацкой жизни.
В аэропорт я приехал рано, но в ожидании самолета даже не мог читать – просто сидел, отрешенно глядя в стену. Сквозь пыльные окна лезло унылое закатное солнце.
– Что вам? – спросила продавщица, выйдя наконец из-за прилавка местного кафе. Передача, которую она смотрела по телеку, прервалась рекламой.
– Кофе.
– Какое?
– Черный. С сахаром.
– Пятьдесят рублей.
Я вздрогнул – всем известно, что за такие деньги принесут все что угодно, кроме кофе. Но я все же вынул мелочь и высыпал тетке в руку.
До самолета нас везли на шаттле, потом под ногами скрипел трап.
«Приветствуем вас на борту» слилось с громким звонком мобильника. Все уже расселись по местам, а я судорожно рылся в карманах. На экране высветился мамин номер.
– Алло, Игорь. Ты можешь говорить?
– Буквально минуту. Мы будем скоро взлетать.
– Послушай, сейчас приходила странная девушка…
– К кому?
– К тебе.
– Что за девушка? – Внутри вдруг все онемело в предчувствии страшного.
– Невысокая блондинка, волосы такие короткие…
– Это Аля!
– Она ничего не объяснила, только передала тебе пакет.
– Что еще за пакет?
– Бумажный пакет без подписи. Ты знаешь… Я… Не обижайся, я вскрыла на всякий случай. Подумала, может, тебе захочется знать, что там. Но тут только большая стопка бумаг. Все листы исписаны. Они перевязаны веревочкой, сверху записка «Мои незаконченные истории. Допиши, если захочешь».
– И почерк… – выдавил я, холодея. – Такой мелкий, корявенький?
А слова-то подобрал! Слова!
– Да.
Кто-то дотронулся до моего плеча, я резко обернулся. Немолодая улыбчивая стюардесса вежливо попросила:
– Не могли бы вы отключить телефон? Мы готовимся ко взлету.
– Алло! Алло, Игорь!
Я повесил трубку. Медленно надавил на кнопку под экраном. Прижался лбом к спинке переднего сиденья. Чувство бессилия перед чьим-то глобальным, недоступным мне замыслом… Это невозможно было вынести. Издав нелепый всхлип, я прижал руки к лицу. Что? Слезы? Нет-нет, только не это! Пожалуйста…
Она передала мне свои рассказы после смерти, как и обещала.
Она помнила. Помнит.
И все еще играет в игру? Не может же быть, что ее… больше нет!
– Молодой человек? – раздался испуганный голос соседки справа. – Вам плохо? Вам помочь?
Да, помогите. Потому что теперь я буду просыпаться от шороха: мне померещится, что это они, они двое лежат рядом, втайне от меня переплетя пальцы, превратившись в одно целое. Я снова стану их счастливой ненужной половиной. Моя рука не сразу определит, по чьей скользит спине, кто из них вздрагивает первым.
И я захочу слиться с ночью. Сделать так, чтобы меня не стало, когда пойму, что шарю по пустой простыни. Я захочу, чтобы сегодня наш с вами самолет разбился, когда пойму, что никого рядом нет. Я буду в ужасе глотать воздух, моргать и пытаться уловить в мельтешащих пятнах силуэты их тел. А потом глаза привыкнут к темноте, и последняя надежда исчезнет.
