Повисла пауза, и Николай, склонившись к ее лицу, поцеловал Матильду.
– Я уверен, это единственный и самый большой и страшный твой грех, Маля!
– О, если бы это было так!
– Для меня это есть и будет только так отныне, мой ангел! Не будешь же ты спорить с будущим Государем, чье слово – закон. А мой, мой самый большой грех это…
Она прервала его, приложив пальцы к его губам.
– А ты его еще не совершил, любимый. Твой грех ждет тебя впереди. Он случится, когда ты меня в будущем оставишь. Этот грех есть предательство, не меня ты предашь, но – себя. И давай больше не будем об этом.
Несмотря на суровый климат Петербурга, на непредсказуемость погоды, из года в год первый день Пасхи приходил чистым, светлым, легким и прозрачным, и город сиял, и сияло вместе с ним сердце Матильды – она как будто жила теперь по-настоящему, будто вся ее жизнь «до» со всей ее неуверенностью и нервозностью, страхом и посылаемыми ей судьбой трудностями и испытаниями была репетицией той жизни, которая, наконец, началась.
В этот день все люди были рады и добры, к себе, друг к другу и к тому миру, частью которого они являлись, к тому миру, который они, каждый в отдельности и все вместе, строили вокруг себя, к тому миру, с которым они сражались.
«Смертью смерть поправ», – шептала Матильда слова молитвы. И не было в этот день в ней страха, она не боялась ни себя, ни Бога, ни людей, ни судьбы – ничего.
Они были молоды, сильны и счастливы. Она больше не была одна – их было двое, объединенных общею тайной и добровольно принадлежавших друг другу – кто посмел бы их обидеть?
Глава 8. Княгиня Красинская, береги его!
– Вы так упорно не пускаете меня к себе в спальню, словно боитесь туда идти. Ну что же, если боитесь, то я пойду туда один!
Матильда засмеялась. Тон Николая был чопорно-шутливым.
– Не на что там смотреть, Ники.
– Ну что же, в таком случае, мы можем осмотреть другую спальню.
– Какую же?
– Мою.
– Ты с ума сошел? Как нам такое устроить?
– Очень просто. Я хочу пригласить вас на празднование моего дня рождения, Матильда.
– Артистка балета – на празднике Наследника?
– Не просто артистка, а Матильда Феликсовна – непризнанная, однако же княгиня Красинская!
Матильда грустно улыбнулась. Николай обеими руками крепко сжал ее ладонь.
– Пожалуйста, пойдем, Маля! Я хочу представить тебя отцу. Поедем, Маля, поедем…
Она откинулась на спинку стула и покачала головой. Тем не менее, глаза ее, лукаво сощуренные, говорили совсем обратное.
Николай ушел, когда уже почти что рассвело. Матильда смотрела с балкона, как он переходит улицу, светло-серую в этот ранний безлюдный час. Остановившись на другой стороне, он обернулся и поклонился Матильде. Ей вдруг стало страшно – это утро показалось ей завершением и ее, и его жизни, концом их встреч, и она, забыв об осторожности и не думая о том, что может разбудить домашних, выбежала на улицу и, отворив дверь, столкнулась с возвратившимся Николаем. Он молча притянул ее к себе, лоб Матильды упирался в его плечо. Так они и стояли, крепко обнявшись в оживающем, просыпающемся мире – мире, частью которого они не могли не быть.
Иногда во сне она видела себя летящей над землей, легкой и бестелесной, способной быть везде и нигде одновременно. В таких снах она кружилась, кружилась, пока не взлетала над землей, земля не кружилась вместе с нею – она оставалась где-то далеко внизу, а впереди в огромном небе была только радость, только свет, и таких понятий, как боль, или страх, или страдание просто не существовало.
Сейчас этот сон сбывался. Матильда смотрела вниз, на оставшуюся далеко внизу землю – зеленые пятна деревьев, крошечные, казавшиеся на такой высоте игрушечными, золотые фонтаны, на широкую бирюзовую полоску залива, простирающуюся до самого горизонта. Облака были совсем близко, казалось, что они живые, тяжело переваливающеися слоны небесного мира, неспешно бредущие куда-то вдаль, за море…
Вся корзина воздушного щара, в котором стояла Матильда, была покрыта покрыта гирляндами живых цветов. Сквозь рыхлые облака в причудливых кольцах и завитушках проскальзывал тонкий и острый лучик солнца, фонтаны внизу казались золотыми монетками, рассыпанными великаном, дворцовый комплекс – фарфоровым кукольным домиком.
Николай держал ее за руку. И они плыли по небу на хитроумном воздушном судне – великолепном воздушном шаре, украшенном изображением мифического двуглавого орла…
Шар плавно приземлился на площадку среди фонтанов. Все еще держась за руки, Матильда и Николай шагали, – опьяненные таким количеством воздуха и простора, ощущением неуязвимости выпавшего на их долю счастья.
Государыня Мария Федоровна смотрела на них, стоя на балконе. Губы ее образовали сурово сжатую линию. Матильда и Николай не замечали присутствия его матери – Матильда ничего не видела и не чувствовала, кроме слишком большого счастья, а он ничего не видел, кроме нее.
Матильда лежала на широкой постели в покоях Николая, широко раскинув руки и глядя на высокий потолок.
Николай шуршал бумагой в соседней комнате.
– Это не подарок. Давай будем считать это, допустим, обязательным условием, чтобы иметь соответствующий случаю внешний вид. Я тебя пригласил, а значит, моя обязанность обеспечить тебя всем необходимым, – донесся до нее его голос.
Матильда кивнула, улыбаясь в потолок. Спохватилась (Николай же ее не видит!), и приподнялась на локтях: «Да». Затем добавила шепотом, так, чтобы он не услышал:
– «Да, любимый».
Николай появился на пороге с огромной картонной коробкой – ею, укрытой тонкой оберточной бумагой, он и шуршал.
– Ники! – в дверь раздался негромкий, но настойчивый и твердый стук.
– Ники, ты там? Ты одет?
Не дожидаясь ответа Мария Федоровна вошла в спальню: – Ники, гости уже собрались и ожидают тебя, и папа’ – о…
Матильда накрылась одеялом с головой и застыла. Николай продолжал молча стоять с коробкой в руках.
– Да, матушка, я, я почти уже готов, – он начал фразу на полном дыхании, но к ее окончанию воздух у него будто бы кончился и «готов» прозвучало неуверенно и как-то немного задушено.
Мария Федоровна кивнула, продолжая ввинчиваться взглядом в Николая. Он поспешил укрыться в комнате, все еще держа в руках коробку.
Мария Федоровна пару мгновений помолчала, потом произнесла с плохо скрываемым раздражением, обращаясь в сторону кровати:
– Я смею надеяться, что мой сын, наконец, получил от вас все, чего хотел, и впредь мы встретимся с вами только на сцене.
Не дожидаясь ответа, она закрыла за собой тяжелые двери.
