Пламя факелов пожирало бархат ночи — кричащие во все горло оборванцы погоняли своих тощих кляч, пытаясь догнать этих двоих.
Хотя преследователи были голодны, как шакалы, и одеты в лохмотья, их было много, и их длинные ножи и костяные луки сверкали в свете факелов. Они представляли серьезную опасность в драке, но для погони были слишком малочисленны, а потому Элрик и Мунглам предпочли покинуть город без дальнейших разбирательств. Они неслись навстречу восходящей полной луне, которая прорезала тьму болезненно-бледными лучами, освещая для них беспокойные воды реки Варкалк и показывая путь к спасению от рассвирепевшей толпы оборванцев.
Они подумали было о том, чтобы дать бой этой шайке: ведь, кроме реки, другой дороги к спасению у них не было. Но оба прекрасно знали, что сделают с ними нищие, попади они к ним в руки. А что будет, если они решат отдаться на милость реки, было неизвестно. Кони доскакали до крутого обрыва и, встав на дыбы, забили передними ногами по воздуху.
Выругавшись, беглецы пришпорили коней, погоняя их к берегу. Наконец кони, фыркая и разбрызгивая воду, вошли в реку, которая, бурля на порогах, несла беснующиеся волны к облюбованному адскими силами Троосскому лесу, лежащему в пределах Орга — страны некромантии и разложения, страны древнего зла.
Элрик отфыркивался от речной воды, но все же поперхнулся и закашлялся.
— Я думаю, они не будут преследовать нас до Трооса, — крикнул он спутнику.
Мунглам ничего не ответил. Он только зло ухмыльнулся, показав белые зубы, а в его глазах мелькнул неприкрытый страх. Лошади уверенно плыли по течению, а за ними разочарованно визжала толпа оборванцев — надежда утолить жажду крови не оправдалась. Некоторые из них смеялись и выкрикивали вслед беглецам ругательства.
— Пусть лес закончит наше дело!
Элрик безумно захохотал в ответ. Лошади плыли по темной прямой ленте реки, раздавшейся вширь, но все равно глубокой — плыли к ожидающему их утру, холодному и колкому от наполняющих воздух ледяных иголок. По обоим берегам здесь и там высились островерхие утесы, между которыми резво бежала река. На черных и коричневых скалах то и дело виднелись участки зеленого мха, а в долине, словно что-то скрывая, шевелилась трава. Некоторое время в предрассветных сумерках на берегу мелькали оборванцы, но в конце концов и они, поняв, что добыча ушла из рук, замерзшие, вернулись в Надсокор.
Когда преследователи рассеялись, Элрик и Мунглам направили коней к берегу и поднялись повыше, где скалы и трава сменялись тощим леском, стоявшим по обе стороны реки и отбрасывавшим на землю печальные тени. Шуршали листья в кронах, словно живущие собственной жизнью и наделенные разумом.
То был лес зловещих цветов, неожиданно распускавшихся кровавыми болезненными бутонами. Лес изогнутых, извилистых гладких стволов, черных и лоснящихся; лес остроконечных листьев мрачно-пурпурного и блестяще-зеленого цветов. Место здесь было явно нездоровое, о чем свидетельствовал даже запах гниющей листвы, который сразу же ударил в чувствительные ноздри Элрика и Мунглама.
Мунглам сморщил нос и повел головой, указывая в том направлении, откуда они пришли.
— Может, вернемся? — спросил он. — Мы можем обойти Троос, срезав угол вблизи границы Орга. И через день-другой будем в Бакшаане. Что скажешь, Элрик?
Элрик нахмурился.
— Не сомневаюсь — в Бакшаане нам будут рады. Мы там встретим такой же теплый прием, как и в Надсокоре. Они еще не забыли те разрушения, что мы туда принесли. Помнят и выкуп, взятый нами с их торговцев. Нет, мне взбрело в голову немного исследовать этот лес. Я слыхал всякие россказни об Орге и его странном лесе, и мне хочется узнать о них правду. Мой клинок и мое колдовство защитят нас, если в этом будет необходимость.
Мунглам вздохнул.
— Элрик, давай хоть раз не будем напрашиваться на неприятности.
Элрик холодно улыбнулся. Его алые глаза сейчас особенно ярко сверкали на мертвенно-бледной коже лица.
— Неприятности? От этих краев нечего ждать, кроме смерти.
— Я пока не тороплюсь умирать, — сказал Мунглам. — С другой стороны, таверны Бакшаана… или Джадмара, если уж ты так хочешь…
Но Элрик уже направил коня вперед, в глубь леса. Мунглам вздохнул и направился следом. Скоро темные соцветия скрыли от них небо, и без того затянутое тучами. Они могли видеть не больше чем на несколько шагов. Остальной лес казался бескрайним и непроходимым. Оба это не столько видели, сколько чувствовали — сам лес терялся в угрожающем мраке.
Мунглам узнал этот лес по описанию, которое слышал от путников, которые до безумия напивались в темных тавернах Надсокора, чтобы поскорее забыть о пережитом.
— Сомнений быть не может — это Троосский лес, — сказал Мунглам. — Рассказывают, что Обреченный народ выпустил на землю огромные силы, которые и вызвали здесь такие ужасные изменения у всего живого. Этот лес — последнее, что создали Обреченные, и последнее, что осталось от них.
— Каждому ребенку случается ненавидеть своих родителей, — загадочно произнес Элрик.
— Я думаю, таких детей нужно побаиваться, — ответил Мунглам. — Некоторые говорят, что, когда Обреченные были на вершине могущества, никакие боги были им не страшны.
— Действительно, смелые ребята, — ответил Элрик с едва заметной улыбкой. — Они заслуживают уважения. Теперь страх и боги вернулись, и это, по меньшей мере, успокаивает.
Мунглам некоторое время размышлял над этими словами, но так ничего и не сказал.
Ему становилось все больше не по себе. Лес был наполнен зловещим шуршанием и шелестом, хотя, насколько они могли судить, здесь не было ни одного живого существа. Очень нервировало явное отсутствие птиц, грызунов или хотя бы насекомых. Они не испытывали особых симпатий ко всей этой живности, но предпочли бы их компанию в этом странном лесу.
Мунглам начал дрожащим голосом напевать, надеясь, что песня поможет поддержать их дух и рассеет мрачные мысли, навеваемые этим лесом.
Ремесло мое — слово и смех,
И меня ждет в жизни успех:
Не широк я в плечах и совсем не смельчак,
Но запомнят меня лучше всех.
Песня вернула ему природный оптимизм, и Мунглам поспешил за тем, кого считал другом и кто был, по сути, его господином, хотя ни один из них и не признал бы этого.
Элрик улыбался, слушая песню Мунглама.
— Если ты поешь о том, что не силен и не смел, то вряд ли ты этим отпугнешь врагов.
— Зато так я и не провоцирую их, — весело ответил Мунглам. — Если я пою о своих недостатках, то чувствую себя в безопасности. Если бы я хвастался талантами, то кто-нибудь непременно решил бы, что я бросаю ему вызов, и захотел бы преподать мне урок.
— Правильно, — мрачно согласился Элрик. — И хорошо сказано.
Он то и дело показывал то на один, то на другой цветок или лист, отмечая его необычную окраску и текстуру и произнося слова, которые были непонятны Мунгламу, хотя он и знал, что произносятся они на колдовском языке. Казалось, альбиносу неведомы страхи, одолевавшие Мунглама. Впрочем, Мунглам знал, что нередко внешний вид Элрика бывает обманчив.
