– Деточка, тебя бешеный вурдалак покусал? – в привычно-язвительной манере уточнил Ши-Ван.
Я хотела обидеться, но поняла, что не смогу. Уткнувшись носом в плечо с прилипшей к телу мокрой рубашкой, жалобно попросила:
– Не топи… больше.
Вместо ответа мужчина утешительно погладил по спине.
– Что делать? – спросил он у Ши-Вана.
Тот не ответил. Я не видела, что происходит за спиной, но какая-то внутренняя чуйка шепнула, что преподаватель скорчил скорбную рожу и покачал головой.
– Ждем Тебиона, – жестким, не терпящим возражений голосом сказал Итон-Бенедикт, продолжая нервно поглаживать меня по спине.
Сказать-то сказал, да толку с этих слов? Я уже чувствовала, что сердце стало биться медленнее, а ступни покалывает от недостатка крови. Еще три-четыре минуты – и даже вода и близость антимага не смогут замедлить процесс. Магия чернил проникла глубоко в ауру. Так глубоко, что победить ее уже не получится.
Ректор это тоже чувствовал, но продолжал требовать от меня невозможного – жить. Ухо обожгло чужое дыхание:
– Не смей умирать у меня на руках…
Но я уже сдалась и просто лежала, уткнувшись носом в плечо, пахнущее морем и свободой, остро чувствовала восхитительный контраст между ледяной водой антиисточника и жаром сильного тела. Кто бы ни поставил на меня печать, он знал, что делает.
– Не смей! – неожиданно больно ухватил меня за волосы на затылке Итон-Бенедикт. – Не смей сдаваться!
Я слабо улыбнулась, хотела открыть глаза, но даже это действие показалось безумно тяжелым. Адреналин от встречи с холодной водой перестал поддерживать тело, и отступившая смертельная усталость накатила вновь.
– Мими! – рявкнул мужчина, и я почувствовала, что меня целуют.
Жестко, яростно, с невероятной силой.
– Отдай мне эту дрянь, – хрипло пробормотал Итон-Бенедикт, продолжая жестокий натиск. – Ты слышишь? Отдай мне ее!
Я хотела было помотать головой и объяснить, что маги крови контролируют только то, что движется по крови, и не лезут в душу, но смогла лишь промычать что-то нечленораздельное.
– Мими, – затряс мое безвольное тело Итон-Бенедикт.
И чего пристал? Нет, чтоб детали похорон уточнить… Хочу ли я, чтобы мой хладный труп отправили в клан, или предпочту валяться на городском кладбище…
– Мими, кошечка моя маленькая, – поняв, что прошлая тактика не сработала, нежно и мягко прошептал мужчина, – открой глазки, малышка. Просто посмотри на меня и представь, что активируешь заклинание кукловода. Ну же!
Он начал гладить мое лицо. Нежно так. Приятно. Даже мурлыкать захотелось!
– Всего-то и надо, чтобы ты посмотрела…
Титаническим усилием воли я приоткрыла веки (ну чтоб отстал уже наконец) и увидела потусторонний свет, льющийся из ярко-зеленых глаз с крайне необычным для человека вертикальным зрачком.
– Умница, – заулыбался мужчина, наклонился и зашептал около самых моих губ: – Ничего не бойся. Мы сольемся – твоя душа и моя. Я прикрою тебя и уничтожу печать. Ты слышала? Просто растворись во мне…
Сделав вдох, я хотела из чистого упрямства заявить, что такое невозможно, и со спокойной совестью сигануть в лапы проводников загробного мира, но свет, лившийся из глаз Итона-Бенедикта, оказался намного заманчивее. Ярко-зеленая вспышка за-тмила все вокруг, и я перестала существовать в этом мире.
* * *
– Глошад!
Старая нянюшка изо всех сил рвалась в полыхающую голубоватым огнем беседку, и ее с трудом удерживали трое стражников. Отчаяние, помноженное на упрямство, придало с виду пухленькой и рыхлой женщине недюжинную силу, и крепкие мужчины с явным трудом держали ее на месте.
– Нет! Глошад! Мальчик мой!
Ее полные боли крики прерывались только для того, чтобы пожилая женщина могла издать громкий всхлип и стереть с лица слезы. Она кричала и вырывалась, кричала и вырывалась, а потом, когда силы начали оставлять тело, осела на гравиевую дорожку и по-звериному завыла, обняв себя за плечи и раскачиваясь из стороны в сторону.
Видя, что Дезире не делает попыток рвануть в полыхающую беседку, стражники принялись разбирать завал. Погребая Глошада, крыша рухнула в самом начале магического пожара, поэтому спасти наследника уже не пытались. Кажется, даже печаль испытывала только старая нянюшка.
Внимательно оглядев догорающие руины крохотными глазками-бусинками, серая, невзрачная с виду птичка слетела с ветки, росшей неподалеку яблони, и унеслась в небо.
Холодная, поразительно темная ночь подошла к концу, и вдалеке забрезжили первые лучи рассвета. Вспоров воздух маленькими крылышками, птичка пересекла королевский сад по диагонали и устремилась к замку.
* * *
Меня не было.
Забавное чувство… Как щекотка – в какой-то момент становится смешно до боли. Здесь было то же самое. Я чувствовала невероятную, пьянящую от счастья свободу – и в то же время испытывала дикий страх потерять себя.
Мне казалось (да что там! В первый момент я была полностью уверена), что это сама смерть, но постепенно вокруг начали кружиться картины воспоминаний. Чужих воспоминаний. И я осознала, что умирают не так. Конечно, специалистом в этом вопросе я не была, но все же что-то настойчиво и с поразительным упрямством говорило мне, что это еще не конец.
«Просто растворись во мне…» – прошелестел чей-то голос, и картинки стали ярче.
Я окуналась в них, путешествовала от одного образа к другому, наслаждаясь то восхитительными видами морских глубин, то погружаясь в минуты грусти, то в пьяное забытье и заливистый смех большой компании, то в адреналиновое бесстрашие схватки, то… в момент утраты.
– Не смей умирать у меня на руках… – Его, нет, уже и мой голос тоже срывается от душевной боли.
– Итон… – еле слышно шепчет женщина, лежащая у нас на руках.
Она красива, несмотря на смертельную бледность, спутанные волосы и испачканную полоской грязи щеку. А еще она смотрит на нас, и любовь в ее взоре настолько сильна, что кажется материальной.
– Не смей… – Наш голос дрожит от боли и осо-знания неизбежного.
Женщина улыбается и замирает. Навсегда. Наша боль настолько сильна, что я не в силах ее выдержать. Мне кажется, проживи я еще секунду в этом воспоминании, и мое сердце разорвется.
Я бегу, вырываюсь из объятий странного единства, вспоминаю свое имя – Ноэми Вейрис, – а еще вспоминаю, что никогда не теряла любимого человека, а значит, не могу испытывать такой душевной боли.
После той легкости собственное тело, которое прежде я считала гибким и стремительным, теперь кажется тяжелым и несуразным. Еще до того, как открыть глаза, понимаю, что лежу на кровати, притиснутая к поразительно горячему телу. Мужчина прижимает меня к себе так крепко, словно чего-то опасается.
