— Спасибо. — Она без колебаний уселась за
столик и принялась за жареную картошку.
— Я не потерял ваш телефон, — сказал Николас,
— просто...
— Не важно. Уверена, что вы не раз звонили. У
меня сломан автоответчик.
— Нет. Я не звонил. Но собирался.
— Ну конечно, — сказала она, хихикая. У нее
были великолепные зубы, которые она с удовольствием ему продемонстрировала.
Волосы, собранные в “конский хвостик”. Почти не растрепана и не расслаблена,
что странно для человека, только что бегавшего трусцой. И на лице — ни капельки
пота.
— Что вы здесь делаете? — спросил он.
— Иду на аэробику.
— И перед аэробикой едите жареную картошку?
— Почему бы нет?
— Не знаю. По-моему, это неразумно.
— У меня недостаток углеводов в организме.
— А, понимаю. А вы курите перед аэробикой?
— Иногда. Вы поэтому мне не позвонили? Потому
что я курю?
— Не совсем.
— Ну же, Николас! Я выдержу. — Она по-прежнему
улыбалась и старалась быть игривой.
— Ну хорошо, меня это действительно смущает.
— Понятно. Вы никогда не встречались с
курильщицами?
— Насколько помню, нет.
— А почему?
— Может, потому, что не хочу дышать чужим
дымом. Не знаю. Я об этом не задумывался.
— Вы сами никогда не курили? — Она отправила в
рот еще одну картофелинку, внимательно наблюдая за ним.
— Курил, конечно. Кто же из мальчишек не
пробовал? Когда мне было десять, я свистнул пачку “Кэмела” у водопроводчика,
что-то починявшего у нас в доме. Выкурил всю пачку за два дня, мне стало плохо,
и я решил, что умираю от рака. — Он откусил кусочек сандвича.
— И на этом все закончилось?
Некоторое время он, усердно жуя, думал, а
потом произнес:
— Кажется, да. Во всяком случае, не
припоминаю, чтобы когда-либо еще взял в руки сигарету. А почему вы начали
курить?
— По глупости. Пытаюсь бросить.
— Это хорошо. Вы еще слишком молоды.
— Благодарю. Постойте-постойте, вы хотите
сказать, что, если я брошу курить, вы мне позвоните?
— Возможно, я позвоню вам в любом случае.
— Это я уже слышала, — заметила она,
поддразнивая его видом ослепительно сверкающих зубов. Потом долго пила и наконец
спросила: — А могу ли я поинтересоваться, что вы здесь делаете?
— Ем сандвич. А вы?
— Я же вам сказала: иду в гимнастический зал.
— Ах да. А я шел мимо — у меня дела в городе —
и почувствовал, что проголодался.
— Почему вы работаете в компьютерном отделе?
— Вы хотите спросить, почему я трачу жизнь на
то, чтобы за ничтожную плату работать в торговом центре?
— Не совсем так, но приблизительно.
— Я учусь. — Где?
— Нигде. Я сейчас перехожу из одного учебного
заведения в другое.
— А какое было последним?
— Северотехасский университет.
— А где будет следующее?
— Возможно, южномиссисипский.
— А что вы изучаете?
— Компьютеры. Вы задаете много вопросов.
— Но это ведь невинные вопросы, не так ли?
— В общем, да. А где вы работаете?
— Я не работаю. Я только что развелась с
богатым мужем. Детей нет. Мне двадцать восемь лет, я одинока и хочу оставаться
одинокой, но не прочь встречаться с кем-нибудь время от времени. Почему вы мне
не позвонили?
— Насколько богатым?
На это она лишь рассмеялась и посмотрела на
часы.
— Мне нужно идти. Занятия начинаются через
десять минут. — Она встала и взяла сумку, не потрудившись убрать поднос. —
Увидимся.
И уехала в маленьком “БМВ”.
* * *
Оставшиеся больные быстренько получили
освобождение, и к трем часам количество присяжных сократилось до 159. Судья
Харкин объявил перерыв на пятнадцать минут, а вернувшись на судейскую скамью,
приступил к следующему этапу формирования жюри. Он прочел впечатляющую лекцию о
гражданской ответственности и пригласил всех имеющих немедицинские
противопоказания заявить о них. Первым оказался затюканный служащий некоей
корпорации, который, сев на свидетельское место, жалобно объяснил судье, двум
адвокатам и судебному приставу, что он работает на крупную компанию по
восемьдесят часов в неделю и, если придется заседать в суде, потеряет кучу
денег, любое его отсутствие на работе оборачивается для него огромными
потерями. Судья велел ему вернуться на место и ждать решения.
Второй была женщина средних лет, сославшаяся
на то, что неофициально содержит домашний детский сад. “Я присматриваю за
детьми, — сдерживая слезы, прошептала женщина, — это все, что я могу делать. Я
зарабатываю двести долларов, в неделю и бываю занята с утра до вечера. Если я
буду заседать в жюри, придется нанимать себе смену. Родителям это не
понравится, кроме того, я не могу себе позволить платить кому-то. Я разорюсь”.
Предполагаемые присяжные с большим интересом
проводили взглядами женщину, проследовавшую по проходу мимо своего ряда и
покинувшую зал. Видимо, ей удалось убедить судью. Затюканный служащий
заволновался.
К половине шестого освобождение получили
одиннадцать человек, шестнадцать других не сумели разжалобить судью и вернулись
на свои места. Судья велел Глории Лейн раздать еще одну, более длинную анкету,
а оставшимся кандидатам — заполнить ее к девяти часам утра следующего дня.
После этого он отпустил их, строго предупредив, что обсуждать обстоятельства
дела с кем бы то ни было запрещено.
