Вот сейчас изолированный в “Сиесте” присяжный
держит в руках бумагу, в которой дважды пропечатана цифра 10 000 000 долларов.
Этот присяжный и это жюри принадлежат теперь Фитчу. Процесс закончен. Конечно,
пока вердикт не оглашен, он будет плохо спать и исходить потом, но фактически
процесс завершен. Фитч снова выиграл. Он опять сумел вырвать победу, находясь
почти на грани поражения. Цена на сей раз, правда, гораздо выше, но ведь и
ставки были соответственными. Ему пришлось выслушать поток ругательств от
Дженкла и других по поводу дороговизны проведенной операции, но это
формальность. Они обязаны сволочиться из-за затрат — ведь они исполнительные
чиновники.
Истинная цена — та, о которой они не
упоминали, и она, разумеется, намного превышает сумму в десять миллионов. Это
не поддающаяся определению стоимость бесчисленных будущих процессов.
Фитч заслужил этот редкий момент наслаждения,
но работа далеко еще не закончена. Он не успокоится, пока не узнает, кто же эта
Марли на самом деле, откуда взялась, исходя из каких побуждений действует, как
и зачем затеяла это дело. Было нечто в ее прошлом, что Фитч должен знать, неизвестность
безмерно пугала его. Только когда он узнает о Марли все, тогда ему будут ясны
ответы и на остальные вопросы. А пока этот бесценный вердикт все же был еще под
угрозой.
За четыре квартала до конторы Фитч снова
превратился в сердитого, надутого, раздраженного Фитча, каким его знали все,
кто имел с ним дело.
* * *
Деррик подошел к главному вестибюлю и просунул
голову в открытую дверь, но здесь какая-то молодая женщина вежливо спросила,
что ему угодно. Она держала в руках стопку папок и, видимо, спешила. Было почти
восемь часов вечера, пятница, но служебные помещения адвокатской конторы все
еще кишели народом.
Что ему угодно? Ему угодно встретиться с
адвокатом, одним из тех, которых он видел в суде и который представлял бы
табачную компанию. Ему угодно поговорить с ним без посторонних ушей. Он
выполнил домашнее задание и выучил имена Дурвуда Кейбла и некоторых его
партнеров. Он нашел контору, он битых два часа сидел перед ней в машине,
репетируя свою речь, пытаясь успокоиться и набираясь храбрости, чтобы выйти из
машины и войти в дом.
Кроме него, черных лиц здесь видно не было.
Разве не все адвокаты мошенники? Он решил: раз
Pop предложил ему наличные, значит, можно предположить, что и другие адвокаты,
вовлеченные в этот процесс, тоже заплатят наличными. У него есть что продать, а
покупатели здесь богатые. Это был его золотой шанс.
Но когда секретарша остановилась, посмотрела
на него, а потом стала озираться, словно в поисках подмоги, все нужные слова
вылетели у него из головы. Клив не раз повторил, что все это страшно незаконно,
что, если он будет жадничать, его поймают, и страх вдруг поразил его — словно
кирпич упал ему на голову.
— Э-э, мистер Кейбл здесь? — очень
нерешительно спросил Деррик.
— Мистер Кейбл? — Секретарша удивленно подняла
брови.
— Да.
— Мистера Кейбла здесь нет. А вы кто?
Несколько белых без пиджаков медленно прошли у
нее за спиной, смерив его взглядами, недвусмысленно дававшими понять, что ему
здесь не место. Ничего другого Деррик сказать не мог. Он точно знал, что не
ошибся — контора та, но имя он, наверное, назвал неправильно, и вообще в
опасную игру ввязался, а попадать в тюрьму у него не было ни малейшего желания.
— Вероятно, я ошибся, — сказал он, и она
улыбнулась заученной секретарской улыбкой. Ну конечно, ошиблись, а теперь,
пожалуйста, покиньте помещение. Перед тем как выйти, он остановился и взял с
маленькой бронзовой полочки пять визитных карточек. Он покажет их Кливу в
доказательство того, что был здесь.
Поблагодарив секретаршу, он поспешно удалился.
Его ждала Энджел.
* * *
Милли плакала, швыряла вещи, срывала простыни
с кровати до полуночи. Потом встала, переоделась в свой любимый, весьма
заношенный красный спортивный костюм огромного размера — рождественский
подарок, сделанный несколько лет назад одним из детей, — и осторожно открыла
дверь. Чак, охранник, стоявший в дальнем конце коридора, тихо окликнул ее. Ей
просто захотелось что-нибудь пожевать, объяснила она и по слабо освещенному
коридору прошмыгнула в “бальную залу”, откуда доносились приглушенные звуки.
Там на диване сидел Николас, он жевал кукурузные хлопья, запивал их содовой
водой и смотрел по телевизору матч по регби, который транслировали из
Австралии. Установленный Харкином “комендантский час” для посещения “бальной
залы” был давно забыт.
— Почему вы так поздно не спите? — спросил он,
приглушая звук телевизора с помощью дистанционного пульта. Милли села на стул
спиной к двери. Глаза у нее были красные и опухшие, седые коротко остриженные
волосы спутались, но Милли было все равно. Ее дом всегда был полон подростков,
они приходили, уходили, оставались, ночевали, ели, смотрели телевизор,
опустошали холодильник и всегда видели ее в этом красном спортивном костюме.
По-другому она себе своей жизни не представляла. Милли была “всехней мамой”.
— Не спится, — ответила она. — А вы почему не
в постели?
— Здесь трудно спать. Хотите хлопьев?
— Нет, спасибо.
— Хоппи заезжал?
— Да.
— Он мне кажется славным человеком. Милли
помолчала и сказала:
— Такой он и есть.
Последовала более долгая пауза, во время
которой каждый из двоих думал, что бы еще сказать.
— Хотите посмотреть кино? — наконец спросил
Николас.
— Нет. Можно мне кое о чем вас спросить? — Вид
у нее был очень серьезный, и Николас выключил телевизор. Теперь в комнате
горела лишь затененная абажуром настольная лампа.
— Конечно. Вы чем-то озабочены?
— Да. Это юридический вопрос.
— Постараюсь ответить.
— Хорошо. — Она глубоко вздохнула и стиснула
руки. — Что, если присяжный не может оставаться справедливым и беспристрастным?
Что ему делать?
Николас посмотрел на стену, потом на потолок,
отпил немного воды и медленно произнес:
— Думаю, это зависит от причины, по которой
это произошло.
— Я вас не понимаю, Николас. — Он такой милый
мальчик и к тому же умница. Ее младший сын мечтал стать юристом, и она поймала
себя на мысли, что ей хотелось бы, чтобы он был таким же толковым, как Николас.
