Милли произвела подсчеты.
— Общая сумма составляет три миллиарда пятьсот
шестьдесят девять миллионов. Делим на десять, получаем среднюю цифру — триста
пятьдесят шесть миллионов девятьсот тысяч, — сообщила она.
Еще несколько секунд она возилась с нулями.
Лонни вскочил и подошел к столу.
— Вы все сошли с ума, — сказал он достаточно
громко, чтобы быть услышанным, и, хлопнув дверью, вышел.
— Нет, я не могу! — воскликнула явно
потрясенная миссис Глэдис Кард. — Я живу на пенсию, понимаете? Это хорошая
пенсия, но осознать такие цифры мне не под силу.
— Это реальные цифры, — заметил Николас. — На
счету у компании восемьсот миллионов, а в акциях — более миллиарда. Расходы на
медицинское обслуживание, непосредственно связанное с лечением курильщиков,
составили в прошлом году по стране шесть миллиардов, и эта цифра растет год от
года. Прибыль четырех крупнейших табачных компаний за прошлый год равна почти
шестнадцати миллиардам. И эта цифра тоже имеет тенденцию к росту. Вы полагаете,
что наш приговор чрезмерен? Что ж, эти ребята лишь посмеются над каким-нибудь
пятимиллионным вердиктом. Они и пальцем не пошевельнут, чтобы что-нибудь
изменить, будут делать все, как прежде. Так же подлавливать своей рекламой
детей. Так же лгать конгрессу. Все останется по-старому, если мы их не
остановим. Рикки, опершись на локти, наклонилась вперед и через стол посмотрела
на миссис Кард:
— Если вы не можете, тогда выйдите и
присоединитесь к тем двоим.
— Не надо меня поддевать.
— Я вас не поддеваю. Такое решение требует
мужества, понимаете? Николас прав. Если мы не дадим им пощечину и не поставим
на колени, ничего не изменится. Это люди без совести.
Миссис Глэдис Кард нервничала и тряслась,
казалось, она вот-вот упадет в обморок.
— Прошу прощения. Я хотела бы помочь, но
просто не могу.
— Все в порядке, миссис Кард, — попытался
успокоить ее Николас. Бедная дама обезумела и нуждалась в дружеской поддержке.
Все будет в порядке, если удастся сохранить девять голосов. Нельзя расслабляться,
он не может позволить себе потерять ни одного голоса.
Наступила тишина, все ждали, присоединится ли
к ним миссис Кард или отколется. Она глубоко вздохнула, подняла голову и нашла
силы взять себя в руки.
— Можно мне задать вопрос? — спросила Энджел,
глядя на Николаса, словно теперь он был единственным источником мудрости.
— Разумеется, — ответил тот, пожимая плечами.
— Что произойдет с табачными компаниями, если
мы вынесем тот суровый вердикт, о котором говорили?
— С юридической, экономической или
политической точек зрения?
— Со всех.
Он ненадолго задумался и с готовностью
ответил:
— Для начала в их рядах начнется паника.
Пойдут круги. Исполнительная власть этих компаний забеспокоится: что последует
дальше? Они залягут на дно и станут ждать, обрушатся ли на них новые иски. Им
придется пересмотреть свою рекламную политику. Они не обанкротятся, по крайней
мере в ближайшем будущем, потому что у них слишком много денег, даже обратятся
в конгресс с требованием принять специальные законы, но, полагаю, Вашингтон
будет становиться все менее и менее благосклонным к ним. Короче, Энджел, эта
отрасль индустрии уже никогда не станет снова такой, какой была до сих пор,
если мы сделаем то, что должны сделать.
— Будем надеяться, что когда-нибудь сигареты
запретят вовсе, — добавила Рикки.
— Или так, или компании ослабеют в финансовом
плане настолько, что не смогут поддерживать производство, — заключил Николас.
— А что будет с нами? — спросила Энджел. — Я
имею в виду, не грозит ли нам опасность? Вы ведь сказали, что эти люди следили
за нами еще до начала процесса.
— Нет, мы будем в безопасности, — успокоил ее
Николас. — Они ничего не могут нам сделать. Как я уже говорил, через неделю они
и имен-то наших не вспомнят. Но приговор будут помнить все.
Филип Сейвелл вернулся и сел на место.
— Ну, Робин Гуды, что решили? — спросил он.
Николас пропустил его издевку мимо ушей.
— Итак, если мы хотим сегодня уйти домой,
нужно определить сумму возмещения ущерба, — сказал он.
— Я думала, мы уже решили, — удивилась Рикки.
— У нас есть хотя бы девять голосов? — спросил
председатель.
— Можно ли поинтересоваться, за какую сумму
они должны будут проголосовать? — насмешливо спросил Сейвелл.
— Триста пятьдесят миллионов с небольшим, —
ответила Рикки.
— Ах вот оно что! Старая теория
перераспределения собственности. Странно, ребята, вы не похожи на кружок
марксистов.
— Есть идея, — сказал Джерри. — Давайте
округлим сумму до четырехсот миллионов, это как раз половина их наличности.
Глядишь, не разорятся — придется, правда, подтянуть потуже пояса, добавить
никотинчику в сигаретки, поймать в сети еще немного ребятишек, и — оп-ля! —
через пару лет они вернут все свои денежки.
— Так здесь происходит аукцион? — спросил
Сейвелл. Никто ему не ответил.
— Давайте так и сделаем, — согласилась Рикки.
— Посчитаем голоса, — предложил Николас, и
девять рук поднялись вверх. Он персонально опросил каждого из восьмерых,
согласен ли тот с вердиктом, требующим возмещения материального ущерба в
размере двух миллионов долларов и морального — в размере четырехсот миллионов,
и занес имена в протокол. Всё сказали “да”. Он заполнил остальные графы и
попросил каждого расписаться.
После долгого отсутствия вернулся Лонни.
Николас обратился к нему:
— Мы вынесли вердикт, Лонни.
— Что вы говорите? Какая неожиданность! И
сколько же отвалили?
— Четыреста два миллиона, — сказал Сейвелл. —
Плюс-минус несколько миллионов.
Лонни перевел взгляд с Сейвелла на Николаса.
— Шутите? — произнес он едва слышно.
— Ничуть, — подтвердил Николас. — Это правда.
И у нас девять голосов. Хотите присоединиться?
— Идите вы к черту!
— Невероятно, правда? — сказал Сейвелл. — И
представляете себе, мы все станем знаменитыми.
— Это неслыханно, — простонал Лонни,
прислонясь к стене.
