Судья Харкин письменно уведомил каждую из
сторон, что отводит на вступительную речь не более часа. Как только выступающий
превысит отведенный лимит времени, сообщалось в том же письменном послании, он
будет безжалостно остановлен на полуслове. Хотя Pop и страдал от обычной
адвокатской болезни многословия, он четко знал установленную судьей границу,
которую нельзя переходить, и уложился в пятьдесят минут, закончив торжественным
призывом к справедливости, поблагодарив присяжных за внимание, улыбнувшись и,
перед тем как сесть на место, еще раз клацнув искусственными зубами.
Пятьдесят минут, которые нужно просидеть без
малейшего движения и звука, кажутся часами, судья Харкин хорошо знал это,
поэтому объявил пятнадцатиминутный перерыв, после которого со вступительной
речью должен был выступить адвокат ответчика.
* * *
Дурвуд Кейбл уложился менее чем в тридцать
минут. Он хладнокровно и рассудительно заверил присяжных: у “Пинекса” есть
собственные специалисты — врачи и ученые, которые доходчиво объяснят им, что
как таковые сигареты не вызывают рака легких. Он не удивится, если поначалу
присяжные отнесутся к этому скептически, и просит их лишь проявить терпение и
широту взгляда. Сэр Дурр говорил без каких бы то ни было бумажек, словно
ввинчивая каждое слово в сознание присяжных. Он обводил взглядом первый ряд,
потом, чуть подняв глаза, скользил по второму, впитывая любопытное внимание
каждого в отдельности. Его честный голос и взгляд действовали почти
гипнотически. Этому человеку хотелось верить.
Глава 6
Первый кризис разразился во время обеденного
перерыва. Судья Харкин объявил его в десять минут первого. Зал сидел
неподвижно, пока жюри покидало свою ложу. Лу Дэлл ждала в узком коридоре,
сгорая от нетерпения затолкать членов жюри в комнату присяжных. “Рассаживайтесь,
— сказала она, — обед будет через минуту. Пока можете выпить свежего кофе”. Как
только все двенадцать человек оказались в комнате, она закрыла их и отправилась
проверить, все ли в порядке у трех дублеров, содержавшихся в отдельной
комнатушке неподалеку от зала, а убедившись, что везде все в порядке, вернулась
на свой пост и уставилась на Уиллиса, придурочного охранника, которого
поставили здесь с заряженным пистолетом в пристегнутой к поясу кобуре кого-то
там охранять.
Присяжные медленно бродили по комнате,
некоторые потягивались и зевали, другие продолжали знакомиться друг с другом.
Разговоры в основном крутились вокруг погоды. Некоторые явно чувствовали себя
неловко, что и неудивительно для тех, кто неожиданно оказался запертым в
комнате с совершенно незнакомыми людьми, при том что делать им было, в
сущности, нечего, только обед маячил впереди как главное событие. Чем же их
будут кормить? Безусловно, еда должна быть приличной.
Херман Граймз занял место во главе стола,
которое, как он считал, подобало председателю, и вскоре увлекся беседой с Милли
Дапри, милой дамой лет пятидесяти, имевшей, как оказалось, слепого приятеля.
Николас Истер представился Лонни Шейверу, единственному чернокожему мужчине в
составе жюри, который явно тяготился своими обязанностями присяжного. Шейвер
управлял одним из бакалейных магазинов, входивших в региональную торговую сеть,
и среди чернокожих сотрудников компании занимал самое высокое положение. Он
нервничал, был скован и никак не мог расслабиться. Его приводила в ужас мысль о
том, что придется оторваться от магазина на целые четыре недели.
Прошло минут двадцать, обеда все не несли.
Ровно в половине первого Николас громко спросил:
— Эй, Херман, где же наш обед?
— Я — всего лишь председатель жюри, — с
улыбкой ответил Граймз во внезапно наступившей тишине.
Николас подошел к двери, открыл ее и подозвал
Лу Дэлл.
— Мы голодны, — сказал он.
Она медленно отложила книгу в бумажной обложке
и, взглянув на одиннадцать остальных присяжных, сказала:
— Обед сейчас прибудет.
— Откуда же он следует? — спросил Николас.
— Из закусочной О’Рейли, это здесь, за углом.
— Лу Дэлл не поняла шутки.
— Послушайте, мы сидим здесь взаперти, словно
цыплята в курятнике, — сказал Николас, — не имея возможности, как нормальные
люди, пойти пообедать сами. Не понимаю, почему нам не доверяют и не разрешают
пройтись по улице и пообедать в свое удовольствие без разрешения судьи? — Он
сделал шаг навстречу Лу Дэлл и увидел заплясавшие в ее глазах серые искорки. —
Нельзя ли сделать так, чтобы обед не превращался для нас в ежедневную борьбу?
— Да, конечно.
— Пожалуйста, позвоните и узнайте, где наш
обед, или я буду вынужден поговорить с судьей Харкином.
— Хорошо.
Дверь закрылась, Николас пошел к кофейнику.
— Вы не думаете, что были излишне резки? —
заметила Милли Дапри. Остальные слушали, не вмешиваясь в разговор.
— Возможно. Если так, прошу меня извинить. Но
если мы не будем высказывать все начистоту, они о нас вообще забудут.
— Она здесь ни при чем, — сказал Херман.
— Ее обязанность — заботиться о нас. — Николас
пересек комнату и сел рядом с Граймзом. — Вы отдаете себе отчет в том, что во
время процессов такого рода присяжным обычно разрешается, как нормальным людям,
ходить обедать? Почему, как вы думаете, мы обязаны носить эти значки присяжных?
Все стали собираться вокруг них.
— Вы, кажется, разбираетесь в судебных делах?
— спросила через стол Милли Дапри.
Николас пожал плечами, давая понять, что
разбирается куда лучше, чем может сказать:
— Я немного знаком с этой системой.
— Откуда? — поинтересовался Херман,
Николас сделал паузу, чтобы произвести
впечатление.
— Я два года учился в юридическом колледже. —
Пока остальные переваривали эту весьма интересную информацию, он сделал большой
глоток кофе.
Рейтинг Истера среди коллег моментально
подскочил. Он уже зарекомендовал себя как дружелюбный и участливый,
благовоспитанный и умный человек. Теперь он вырос в их глазах еще и как знаток
законов.
До двенадцати сорока пяти обед так и не
прибыл. Тогда Николас резко оборвал разговор и снова открыл дверь. Лу Дэлл
стояла в коридоре, нервно поглядывая на часы.
— Я послала туда Уиллиса, — поспешно объяснила
она. — Он должен вернуться с минуты на минуту. Мне очень жаль, что так
получилось.
— Где здесь мужской туалет?
