Через все это Фитч уже неоднократно проходил.
Он помнил все доказательства. Он мучительно долго выслушивал прения адвокатов.
Он не раз, покрываясь испариной, ждал, пока присяжные обсуждали свой вердикт.
Он тихо торжествовал победы, но ни разу ему не представлялся случай купить
вердикт.
* * *
Ежегодно сигареты убивают четыреста тысяч
американцев, утверждал доктор Килван, доказывая свое утверждение с помощью
четырех огромных таблиц. Это самый смертоносный товар на рынке, ничто даже
близко не может с ним сравниться. Разве что оружие, но оно, разумеется,
производится не с целью убивать людей. Сигареты же делают для того, чтобы
каждую из них кто-то выкурил, они-то все используются по назначению. Они
смертоносны, когда используются именно так, как задумано.
Этот аргумент задел присяжных за живое, его
они не забудут.
В половине одиннадцатого судья Харкин
распустил их на пятнадцать минут выпить кофе и зайти куда нужно. Николас сунул
Лу Дэлл записку, та передала ее Уиллису, который в этот момент, к счастью, не
спал и отнес ее немедленно судье. Истер просил о личной беседе во время
обеденного перерыва, если судья сочтет это возможным. У него было нечто
срочное.
* * *
Сославшись на то, что у него побаливает живот
и нет аппетита, Николас отказался от обеда, сказал, что ему нужно в туалет и
что он скоро вернется. Никто не обратил на это никакого внимания. Большинство
присяжных в это время под разными предлогами пересаживались подальше от Стеллы
Хьюлик.
Николас проскользнул по узкому заднему
коридорчику и вошел в кабинет, где его ждал судья, один. Он ел холодный
сандвич. Они горячо приветствовали друг друга. Николас принес с собой небольшую
коричневую кожаную сумку.
— Нам надо поговорить, — сказал он, садясь на
стул.
— Они знают, что вы здесь? — спросил Харкин.
— Нет. Но мне нужно побыстрее вернуться.
— Начинайте. — Харкин проглотил ломтик
подсоленного картофеля и отодвинул тарелку.
— Я должен сообщить вам три вещи. Стелла
Хьюлик, номер четвертый, сидит в переднем ряду, ездила в выходные в Майами и за
ней следили какие-то неизвестные, она предполагает, что это были люди, нанятые
табачными компаниями.
— Откуда вы знаете? — Его честь перестал
жевать.
— Сегодня утром я подслушал разговор. Она
шепотом рассказывала это другому присяжному. Не спрашивайте, как она обнаружила
слежку, — я слышал далеко не все. Но бедняжка в полной прострации. Честно
говоря, я думаю, что перед приходом сюда она приняла пару стаканчиков. Скорее
всего водки. А может, “Кровавой Мэри”.
— Продолжайте.
— Во-вторых, Фрэнк Херрера, номер седьмой, —
мы с вами говорили в прошлый раз о том, что он уже принял свое решение, — так
вот мне кажется, что он пытается влиять на других присяжных.
— Я слушаю.
— Он пришел на этот процесс с твердым мнением.
Думаю, ему хотелось послужить. Он ведь в отставке — с военной или какой-то иной
службы, полагаю, ему до смерти наскучило безделье, но он решительно настроен в
пользу зашиты и, ну... он меня беспокоит. Я не знаю, как вы поступаете с такими
присяжными.
— Он обсуждал обстоятельства дела?
— Один раз, со мной. Херман очень горд своей
председательской должностью и не потерпел бы подобных разговоров.
— Очень мудро с его стороны.
— Но он не может за всем уследить. А как вы
знаете, это в общем-то у людей в крови — желание посплетничать. Так или иначе,
Херрера небезопасен.
— Понятно. А третье?
Николас открыл свою кожаную сумку и достал из
нее видеокассету.
— Работает? — спросил он, указывая на
небольшой телевизор, стоявший в углу на подставке с колесиками.
— Думаю, да. На прошлой неделе работал.
— Вы позволите?
— Конечно.
Николас нажал кнопку “вкл” и вставил кассету.
— Вы помните парня, которого я заметил в зале
на прошлой неделе? Того, что следил за мной?
— Да. — Харкин встал и подошел поближе к
экрану. — Помню.
— Ну так вот он. — Изображение было
черно-белым, не идеально резким, но вполне качественным, чтобы увидеть, как
открывается дверь и человек входит в квартиру Истера. Он настороженно
оглядывается и с минуту смотрит почти прямо в объектив, спрятанный в вентиляционном
отверстии над холодильником. Николас остановил запись в том месте, где камера
запечатлела портрет человека анфас крупным планом, и сказал: — Это он.
Судья Харкин прерывающимся голосом подтвердил:
— Да, это он.
Запись пошла снова. Человек (Дойл) то входил в
кадр, то выходил из него, делал снимки, склонялся над компьютером. Чуть меньше
чем через десять минут он ушел. Экран погас.
— Когда он... — не отрываясь от телевизора,
медленно начал Харкин.
— В субботу днем. Я работал в восьмичасовую смену,
и он вломился ко мне, когда я был на работе. — Это не совсем соответствовало
действительности, но Харкин никогда об этом не узнает. Николас
перепрограммировал видеозапись так, чтобы хронометр показывал в нижнем правом
углу нужную дату и время.
— А почему вы...
— Пять лет назад, когда я жил в Мобайле, меня
ограбили и избили так, что я чуть не умер, — тогда грабители вломились ко мне в
квартиру. Теперь я забочусь о своей безопасности, только и всего.
История выглядела абсолютно правдоподобной и
объясняла наличие изощренного видеооборудования, камер и компьютеров в
захудалой квартире у служащего с минимальным жалованьем. Просто после
случившегося человек боится насилия. Это каждому понятно.
— Хотите еще раз посмотреть?
— Нет, я уверен, что это он.
Николас вынул кассету и вручил ее судье:
— Пусть это останется у вас. У меня есть
копия.
* * *
Фитч как раз подносил ко рту сандвич с
ростбифом, когда Конрад просунул голову в дверь и произнес слова, которые Фитч
мечтал услышать:
— Девушка на проводе.
Он тыльной стороной ладони вытер губы и
подбородок, схватил трубку и сказал:
— Алло.
— Фитч, детка, — прощебетала она, — это я,
Марли.
— Да, дорогая?
