— Что у вас за проблема? — спросил он,
оглядывая комнату.
Большинство присяжных сидели за столом, на
котором в беспорядке стояли кофейные чашки и пустые тарелки. Везде были
разбросаны газеты. Филип Сейвелл в одиночестве стоял у окна. Лонни Шейвер сидел
в углу с лэптопом на коленях. Истер, без сомнения, был их делегатом и,
возможно, подстрекателем.
— Мы считаем недопустимым, чтобы охранники
осматривали наши вещи.
— Почему?
— Но это же очевидно. Это наши личные вещи. Мы
не террористы, не торговцы наркотиками, а вы не таможенный чиновник. — Истер
говорил решительно, и тот факт, что он столь смело вел себя с важным судией,
вызвал у большинства присяжных чувство гордости. Он был их настоящим лидером,
независимо от того, что думает по этому поводу Херман, и он не раз говорил им,
что именно они, не судья, не адвокаты, не тяжущиеся стороны, а именно они,
присяжные, — самые важные люди в суде.
— Но такова процедура изоляции жюри, — сказал
Его честь, делая шаг навстречу Истеру, который был дюйма на четыре выше и вовсе
не ежился от страха.
— Однако это нигде не записано, не так ли?
Бьюсь об заклад, что это просто мера предосторожности, установленная
председательствующим судьей. Ведь так?
— Но она вполне обоснованна.
— Недостаточно. Мы не выйдем в зал, Ваша
честь, пока вы не пообещаете, что наши вещи оставят в покое. — Истер произнес
это твердо, даже с некоторой скрытой угрозой. Ни у кого не осталось сомнений,
что он не шутит. От всей группы говорил он один, из остальных никто даже не
пошевелился.
Харкин глянул через плечо на Рора, и это было
ошибкой, потому что тот тут же выпалил:
— Подумаешь, судья, велика важность! Эти люди
не станут проносить с собой пластиковые бомбы.
— Довольно, — оборвал его судья, но Pop уже
заслужил некоторую симпатию присяжных. Кейбл, разумеется, был того же мнения и
хотел бы выразить свое сердечное доверие к присяжным, что бы они там ни
напихали в свои туристские сумки, но Харкин не дал ему такой возможности.
— Очень хорошо, — сказал Его честь. — Сумки не
будут обыскивать. Но если до меня дойдет, что у кого-то окажется хоть
какой-нибудь из предметов, помеченных во врученном вам вчера списке как
запрещенный, этот присяжный за неуважение к суду будет подвергнут тюремному
заключению. Понятно?
Истер обвел взглядом комнату, поочередно
останавливаясь на каждом из коллег. Большинство явно почувствовали облегчение,
некоторые даже закивали.
— Отлично, судья, — согласился он.
— Ладно. Теперь мы можем продолжить слушания?
— Да, но есть еще одна проблема.
— Что еще?
Николас взял со стола какой-то листок, что-то
прочел там и сказал:
— В соответствии с вашими изложенными здесь
правилами нам разрешается встреча с супругом или супругой раз в неделю. Мы
считаем, что этого недостаточно.
— Сколько же вам нужно?
— Как можно больше.
Это было новостью и для большинства присяжных.
Некоторые мужчины, в частности Истер, Фернандес, Лонни Шейвер, действительно
говорили об этом, но женщины — нет. Миссис Глэдис Кард и Милли Дапри
чувствовали себя особенно неловко, опасаясь, что Его честь заподозрит их в
сексуальной ненасытности. У мистера Карда уже давно были неприятности с
простатой, и миссис Кард подумывала, не обнародовать ли ей это обстоятельство,
чтобы сохранить свое доброе имя, когда Херман Граймз произнес:
— Мне достаточно двух раз.
Образ старины Херма, на ощупь пробирающегося
под простыней к миссис Граймз, вдруг ясно представился присутствующим, и они не
смогли удержаться от смеха, который и разрядил обстановку.
— Полагаю, нет нужды проводить поименный
опрос, — сказал судья Харкин. — Сойдемся на двух? Ведь речь идет всего о паре
недель.
— Хорошо, два, но третий — в резерве, — сделал
встречное предложение Николас.
— Да, так будет отлично, — поддержал его
Джерри, у которого с похмелья покраснели глаза. Для Джерри даже день без секса
был чреват головной болью, но он понимал две вещи: его жена будет в восторге
оттого, что не увидит его целые две недели, а они с Пуделихой договорятся.
— Я возражаю против формулировки, — донеслось
от окна. Это были первые слова, произнесенные Филипом Сейвеллом за все время
суда. Он держал в руке свод правил. — Ваше определение лица, имеющего право на
супружеские визиты, оставляет желать лучшего.
Оскорбивший его параграф звучал так: “Во время
каждого супружеского визита каждый присяжный может провести два часа один, в
своей комнате, со своей женой (мужем), подругой или другом”.
Судья Харкин вместе с заглядывающими через его
плечо адвокатами, а также все присяжные, перечитав этот параграф, терялись в
догадках: какого черта не понравилось здесь этому извращенцу? Но Харкин не
собирался дознаваться.
— Уверяю вас, мистер Сейвелл и господа
присяжные, у меня нет намерения ограничивать кого бы то ни было из вас в чем бы
то ни было, что касается супружеских визитов. Поверьте, мне нет дела до того,
что и с кем вы будете делать.
Это, кажется, удовлетворило Сейвелла настолько
же, насколько шокировало миссис Глэдис Кард.
— Ну, что-нибудь еще?
— Это все, Ваша честь, мы благодарим вас, —
громко сказал Херман, желая вернуть себе авторитет лидера.
— Спасибо, — повторил Николас.
Когда умиротворенные присяжные расселись по
местам, Скотти Мэнграм объявил суду, что доктор Килван закончил давать
показания. Дурр Кейбл начал перекрестный допрос так почтительно, что казалось,
будто он робеет перед великим экспертом. Сначала они отмели некоторые из
приведенных статистических выкладок как безусловно бесполезные. Доктор Килван
признал, что из избытка приведенных цифр можно сделать общий вывод: раком
легких страдает приблизительно десять процентов курильщиков.
Кейбл педалировал этот факт, как делал это с
самого начала и собирался делать до конца.
— Итак, доктор Килван, если курение вызывает
рак легких, то почему так низок процент легочной онкологии среди курильщиков?
— Курение значительно увеличивает риск
заболеть раком легких.
— Но не обязательно вызывает его, не так ли?
— Нет. Не каждый курильщик заболевает раком.
— Благодарю вас.
