Ужин подавали с шести до семи, завтрак — с
шести до восьми тридцати, приходить всем вместе было не обязательно. Можно было
вообще прийти, набрать еду в тарелку и вернуться к себе в комнату. Судью
Харкина особенно заботило качество еды, он велел каждое утро докладывать ему,
не было ли жалоб.
Во вторник “шведский стол” предлагал либо жареных
цыплят, либо отварную спаржу с салатами и массой свежих овощей. Они сами
удивились тому, как проголодались к шести часам вечера. Для людей, только и
делавших целый день, что сидевших и слушавших, такой волчий аппетит был
неожиданным. Николас набрал полную тарелку и, усевшись в конце стола, вовлек
всех в общую беседу, настояв на том, чтобы ужинать компанией. Он был возбужден
и болтал без умолку, словно изоляция была для Него лишь необычным приключением.
Его энтузиазм оказался заразительным.
Только Херман Граймз ел у себя в комнате.
Миссис Граймз наполнила две тарелки и поспешно удалилась. Судья Харкин
строго-настрого запретил ей, равно как Лу Дэлл, Уиллису и Чаку, есть вместе с
присяжными. Поэтому, когда Лу Дэлл вошла в столовую с намерением поужинать,
Николас оборвал свой рассказ на полуслове, и в комнате повисла напряженная
тишина. Лу Дэлл положила на тарелку куриную грудку, несколько зеленых горошин,
взяла булочку и вышла.
Теперь они представляли собой сплоченную
группу, изолированную от внешнего мира и запертую не по собственному желанию в
этой “Сиесте”. Круг их общения отныне замыкался друг на друге. Истер был
решительно настроен поддерживать в группе хорошее настроение. Они станут
братством, если не семьей. Он постарается предотвращать все размолвки и не
допустит никаких группировок.
Просмотрев в “бальной зале” два фильма, к
десяти часам они все захотели спать.
— Я созрел для супружеского визита, — объявил
за завтраком Джерри Фернандес, глядя в сторону миссис Глэдис Кард, которая при
этом покраснела.
— Неужели? — сказала она, закатив глаза к
потолку. Джерри улыбнулся ей так, словно именно она могла быть объектом его
вожделения. Завтрак представлял собой настоящее пиршество, на столе было все —
от жареного бекона до кукурузных хлопьев.
Николас явился в разгар трапезы с озабоченным
выражением лица и сухо поприветствовал коллег.
— Не понимаю, почему нас лишили телефонов, —
таковы были его первые слова, и приятное утреннее настроение сраау же
рассеялось. Николас сел напротив Джерри, который прекрасно разбирался в его
мимике и сразу же подхватил игру.
— И почему нам нельзя выпить холодного пива? —
спросил он. — Дома я каждый вечер выпиваю стакан холодного пива, иногда два.
Кто имеет право диктовать мне, что я могу и чего не могу пить здесь?
— Судья Харкин, — ответила Милли Дапри,
которая вообще не употребляла алкоголя.
— Черта с два!
— И телевизор, — продолжил Николас. — Почему
нам нельзя смотреть то, что мы хотим? Я смотрел телевизор все две недели, пока
длился суд, и не помню, чтобы он меня так уж возбуждал. — Он повернулся к
дородной Лорин Дьюк, склонившейся над полной тарелкой омлета. — Вы видели в новостях
хоть что-нибудь, касающееся этого судебного процесса?
— Нет.
Николас взглянул на Рикки Коулмен, скромно
ограничившую себя безвредными кукурузными хлопьями.
— А как насчет гимнастического зала или
какого-нибудь другого места, где можно хорошенько пропотеть после
восьмичасового сидения? Не сомневаюсь, что найти мотель со спортивным залом не
составляло трудности. — Рикки кивком выразила свое полное согласие.
Покончив с омлетом, в разговор вступила Лорин:
— Чего я никак не могу понять, так это почему
нам не доверяют полноценно пользоваться телефоном. А вдруг моим детям
понадобится позвонить мне? Я не верю, что какие-то бандиты станут угрожать мне
по телефону.
— А мне нужен лишь стакан-другой холодного
пива, — заметил Джерри. — Ну, может быть, еще дополнительный супружеский визит,
— добавил он, снова взглянув на миссис Глэдис Кард.
Недовольное ворчание за столом нарастало, и
спустя десять минут после появления Николаса присяжные были уже на грани
взрыва. Незначительные претензии оформились в полновесный свод обвинений. Даже
Херрера, отставной полковник, которому доводилось стоять лагерем в джунглях,
выразил недовольство ассортиментом напитков, представленных в “бальной зале”.
Милли Дапри не нравилось отсутствие газет. У Лонни Шейвера были неотложные дела
на службе, и ему претил сам факт изоляции.
— У меня своя голова на плечах, — заявил он, —
и никто не может повлиять на мое мнение. — Ему необходима по меньшей мере
неограниченная телефонная связь. Филип Сейвелл каждое утро на заре занимался
йогой в лесу, в полном одиночестве, только он — и природа, а здесь на двести
ярдов вокруг — ни единого деревца. А церковь?! Миссис Кард — ревностная
баптистка, она не пропустила ни одного молитвенного собрания, которые
проводятся по вечерам в среду, и исповеди по вторникам, и женских собраний по
пятницам, и, разумеется, в священный день отдохновения бывает масса религиозных
мероприятий.
— Необходимо откровенно высказать все прямо
сейчас, — торжественно сказал Николас. — Нам предстоит провести здесь две, а
может быть, и три недели. Следует обратить внимание судьи Харкина на наши
требования.
Между тем судья Харкин в своем кабинете, куда
набилось девять адвокатов, возбужденно обсуждал с ними сегодняшние дела,
которые не предназначались для ушей присяжных. Он требовал, чтобы адвокаты
каждое утро являлись к нему в восемь часов на утренний раунд, и часто
задерживал их на час-другой после ухода жюри. Громкий стук в дверь прервал
горячий спор между Рором и Кейблом. Глория Лейн так резко распахнула дверь, что
та ударилась о стул, на котором сидел Оливер Макэду.
— У нас проблемы с жюри, — мрачно объявила
она. Харкин вскочил на ноги:
— Что?!
— Они желают говорить с вами. Это все, что мне
известно.
Харкин взглянул на часы.
— Где они?
— В мотеле.
— Вы что, не смогли доставить их сюда?
— Не в этом дело. Мы пытались. Но они не
желают ехать, пока не поговорят с вами.
У Харкина опустились плечи и отвисла челюсть.
— Это становится смешным, — заметил Уэндел
Pop, ни к кому конкретно не обращаясь. Адвокаты наблюдали за судьей, невидящим
взглядом уставившимся на стопку бумаг у себя на столе. Он собирался с мыслями.
Потом потер руки и, одарив всех широкой деланной улыбкой, объявил:
— Что ж, поедем встретимся с ними.
* * *
