Кэллисон обратил внимание жюри на то, что эта
цифра выражает лишь потерю в зарплате. Он экономист, его не учили в
экономических категориях описывать такие неэкономические ценности, как
человеческая жизнь. Его профессия не имеет отношения к боли и страданиям, выпавшим
на долю мистера Вуда, к утрате, понесенной его семьей.
Здесь впервые в ходе процесса в дело вступил
молодой адвокат из команды защиты Феликс Мейсон. Он был компаньоном Кейбла,
специалистом по экономическому прогнозированию. К сожалению, выход его был крайне
непродолжительным. Он начал с вопроса, как часто в течение года мистер Кэллисон
выступает в судах в качестве свидетеля.
— Это единственное, чем я занимаюсь после
ухода на пенсию с преподавательской работы, — ответил Кэллисон. Этот вопрос ему
задавали на всех процессах.
— Вам платят за свидетельские показания? —
спросил Мейсон. Вопрос был столь же банален, сколь и ответ.
— Да. Мне заплатили за участие в этом
процессе, так же как и вам.
— Сколько?
— Пять тысяч долларов за консультацию и
выступление в качестве свидетеля. — Никто из юристов не сомневался, что
Кэллисон — самый низкооплачиваемый участник процесса.
Мейсону было не совсем ясно, как тот исчислял
уровень инфляции, минут тридцать они совершали экскурс в историю повышения цен
на потребительские товары. Если Мейсон и добился своего, никто этого не заметил
— победа была ничтожна. Он хотел заставить Кэллисона согласиться, что более
реально исчислять сумму потерь, связанных со смертью Джекоба Вуда, шестьюстами
восемьюдесятью тысячами долларов.
Это, в сущности, не имело значения. Pop и его
тщательно подобранная команда согласились бы на любую сумму, потому что она
была лишь отправной точкой. К ней он собирался добавить стоимость боли и
страданий, утраты радостей жизни, дружбы, а также некоторые частные расходы
типа расходов на лечение и похороны Джекоба Вуда. А потом он намеревался
“добраться и до золотишка” — показать присяжным, сколько денег у “Пинекса”, и
предложить компании раскошелиться на возмещение морального ущерба.
Приблизительно через час Pop торжественно
объявил, что обвинение вызывает своего последнего свидетеля, миссис Селесту
Вуд.
Присяжных не предупредили, что выступление
свидетелей обвинения подходит к концу. Это была нечаянная радость. Густая
послеполуденная атмосфера словно вдруг прояснилась. Некоторые присяжные не
смогли сдержать улыбок. Другие просто перестали хмуриться. В ложу жюри
возвращалась жизнь, оцепенение прошло.
Нынешний вечер будет для них седьмым вечером,
проведенным в изоляции. Согласно теории Николаса, на выступление свидетелей
защиты понадобится не более трех дней. Прикинув, они решили, что к концу недели
смогут вернуться по домам!
За три недели, проведенные в зале суда в
плотном кольце адвокатов, Селеста Вуд даже шепотом не произнесла ни слова. Она
продемонстрировала удивительную способность не обращать никакого внимания ни на
юристов, ни на присяжных. Уставившись вперед, она смотрела только на очередного
свидетеля. В суде она появлялась исключительно в платьях черного или серого
цвета, всегда в черных чулках и черных туфлях.
В первую же неделю Джефф окрестил ее Вдовой
Вуд.
Ей было пятьдесят пять, столько же, сколько
было бы и ее мужу, если бы не рак легких. Очень худая, тщедушная, с седыми
волосами. Работала Селеста в районной библиотеке и воспитывала троих детей.
Семейные фотографии пустили по ложе присяжных.
Миссис Вуд представила свои письменные
показания еще год назад, для выступления в суде ее натаскивали профессионалы,
нанятые Рором. Она вполне контролировала себя — нервничала, но не суетилась, и
была полна решимости не сорваться. В конце концов, прошло уже четыре года с тех
пор, как скончался ее муж.
Они с Рором без сучка и задоринки исполнили
свои роли в соответствии с заранее разработанным сценарием. Селеста рассказала
о своей жизни с Джекобом, о том, как счастливы они были, о первых годах их
брака, о детях, затем внуках, о том, как они мечтали, что будут делать после
его выхода на пенсию. Конечно, на их жизненном пути встречались и ухабы, но
ничего серьезного не было, пока Джекоб не заболел. Он так хотел бросить курить,
столько раз пытался, но, увы, безуспешно. Избавиться от пагубной привычки он
так и не смог.
Без особых усилий Селесте удавалось вызывать
сочувствие. У нее ни разу не сорвался голос. Pop благоразумно решил, что
фальшивые слезы могут произвести на присяжных неблагоприятное впечатление. Во
всяком случае, глаза у Селесты не были на мокром месте.
Затем Кейблу предложили приступить к
перекрестному допросу. О чем он мог ее спросить? Со смиренным и сочувственным
видом он встал и сказал:
— Ваша честь, у нас нет вопросов к
свидетельнице.
У Фитча была куча вопросов к свидетельнице, но
открыто задать их в суде он не имел возможности. Выдержав приличествующий вдове
срок, более года после похорон мужа, Селеста начала встречаться с разведенным
мужчиной, который был на семь лет моложе ее. Согласно заслуживающим доверия
источникам, они собирались устроить скромную свадьбу сразу же по завершении
процесса. Фитч знал, что Pop лично запретил ей выходить замуж до этого срока.
В суде присяжным об этом, разумеется, не
сказали, но Фитч собирался подбросить им эту информацию окольным путем.
— Обвинение закончило вызов свидетелей, —
объявил Pop, усадив Селесту за стол.
Адвокаты противоборствующих сторон смерили
друг друга сердитыми взглядами и, сгрудившись возле своих столов, озабоченно
стали что-то шепотом обсуждать.
Судья Харкин некоторое время изучал бумаги у
себя на столе, потом перевел взгляд на усталых присяжных.
— Дамы и господа, у меня есть хорошая новость
и плохая. Хорошая очевидна — обвинение закончило представление свидетелей, и,
следовательно, мы прошли больше половины пути. Предполагается, что у защиты
свидетелей будет меньше, чем у обвинения. Плохая состоит в том, что, согласно
судебной процедуре, участники процесса должны на этом этапе обсудить целый ряд
вопросов, не предполагающих присутствия присяжных. Мы собираемся посвятить
этому завтрашний день, скорее всего весь. Мне очень жаль, но выбора у нас нет.
Николас поднял руку. Несколько секунд Харкин
смотрел на него, потом спросил:
— Да, мистер Истер?
— Вы хотите сказать, что завтра мы весь день
должны будем просидеть взаперти в мотеле?
— Боюсь, что да.
— Я не понимаю — почему?
