«Пышка» повернулась и победно, как по подиуму, пошла по проходу, держа перед собой чемоданчик с красным крестом, словно приз. Сначала некоторые, а потом уже все дружно зааплодировали, глядя ей вслед. Да, и ноги ее заслуживали аплодисментов! Каково было слышать эти овации «старшей», Марье Владимировне, в их каморке возле кабины пилотов? Но что делать? Меняются времена – и вперед выходят другие люди!
Настроение в салоне поднялось. Теперь это были не разобщенные пассажиры, волнующиеся поодиночке – образовалось общество, аудитория, требующая новой «пищи»! «Шоу маст гоу он!» – как пел тогда суперпопулярный солист. Пора уже на английский переходить. Чай, к Америке уже подлетаем, а на монитор как-то даже перестали глядеть. «Шоу должно продолжаться!» – все знали и перевод. Были уже не пассажиры – а разохотившаяся публика. И должен быстро явиться новый «солист», сплотить массы. Времени-то, наверное, в обрез уже? Я поднял шторку иллюминатора… Бац! Опять какая-то изрезанная ломтями земля, и не земля даже, а ослепительное сияние снега и льда! Мы поднялись по глобусу еще севернее? Зачем?! Представлял бы заранее этот путь – еще подумал бы! С таким ужасом в душе прилетать и начинать – там, где и само по себе все мучительно сложно? А ведь многие, как понял я на посадке, летели туда навсегда, покинув родные берега, чтобы видеть вот эти ледяные пространства? Сурово Америка нас встречает. Новое оледенение, что ли, началось? Ньюфаундленд – наконец вычитал я на мониторе. Как-то я не так его представлял, да и вообще не готов был к Ньюфаундленду. Это же самый северный кончик Америки! Специально над дикими землями летят? Напрямик через океан опаснее, что ли? Какая забота! Но в чем безопасность? Если тут грохнемся… то что? Не повредим ни одного населенного пункта? Это замечательно! Уже столько часов – и абсолютно пустая планета. Даже страшно на такой жить. Спрятавшись в своих городишках, не хотим даже видеть, на какой страшной, пустынной планете мы живем. Единственное, что может утешить, – другие планеты, видимо, еще страшней. И с таким «бодрым чувством» начинать тут «новую жизнь»?
Нужна какая-то «новая песня!» И нашлась. Сидевший рядом со мной молодой пузатый мужчина как-то больно уж весело поглядывал на меня. У нас что, возникли какие-то отношения? Потом он вдруг, усмехнувшись, встал, закрыв своим животом все пространство в салоне, спустил из багажного отделения плотный рюкзачок, поставил на свои мощные колени. И снова как-то озорно глянул на меня… Что ему надо? И вдруг он вытащил из рюкзачка и поставил перед собой на колени белую… кипу кип! Надеюсь, вы правильно меня понимаете? Хотя я и сам сначала не очень все понимал. С нашего пионерского детства мы знали скороговорку: «Купи кипу пик». Но тут слегка по-другому… Предлагал, видимо: «купи кипу кип?» То есть еврейских религиозных шапочек, похожих на тюбетейки? Но мне-то они зачем? Мне, к сожалению, и одной много. Он вдруг снял одну, верхнюю, подержал пятерней и, помедлив, надел ее… на себя. И посмотрел на меня как-то совсем уж задорно!.. Чего пристал? Собрав всю волю в кулак, понимая всю некорректность моего поведения, я все же отрицательно покачал головой. Нет, я летел не затем. Улыбнувшись слегка снисходительно, он вдруг с легкостью, неожиданной для его комплекции, поднялся и, держа перед собой «кипу кип», пошел по проходу – и, хотя шатало, он удерживал свою «пирамиду» в равновесии. Свободных мест было полно – салон был заполнен едва наполовину – и мой бывший сосед садился то в один, то в другой ряд. Доносился разговор… хохоток – и на голове очередного пассажира появлялась белая кипа. И вот в белых кипах уже все головы за редкими исключениями… я чувствовал себя черной вороной среди белых. Да-а! Процесс ассимиляции идет вовсю. А ведь только что были советские люди, пусть и бывшие, и вот… «чпок»! «Нулевые годы», массовый отъезд. Вот так, на лету, одна идеология сменяет другую! Как оно новообращенным?.. Волнительно? Впечатлений, конечно, не как у Колумба, но для наших нервов – вполне!
Под иллюминатором – глухая тайга без просвета, и вдруг у нижнего края выпрыгнули буквы – Нью-Йорк! Где? В этой «тайге»? Ну, Америка! Изумила меня намного раньше, чем я приземлился.
На экране теперь ползли изрезанные берега, и вдруг два могучих небоскреба появились из облаков, почему-то в диком наклоне… И снова – облака. На экране – изрезанное побережье, месиво островов! Как тут выбрать нужный?
Вроде разобрались. Внизу замелькали ангары, потом (еще непривычное для нас в те годы) забитое машинами шоссе.
Решительно опускались. Душа замерла… Стукнулись, покатились. Всё!
Аборигены
Шли пешком по жаре, вошли в здание. И тут же – «культурный шок». Могучая, два на два метра, негритянка в полицейской фуражке утрамбовывает могучим животом в маленькую боковую комнатку без окон всех «беспачпортных» (то есть не имеющих американского паспорта) – для того чтобы свободно могли пройти к себе на родину «настоящие американцы» с синими паспортами. Расхристанный мулат с косичками… измученный, слегка зеленоватый хиппи… А мы стоим, прижатые, с Голышевым, великим переводчиком (только что с ним познакомились), старым другом Бродского, столько сделавшим для перевода американцев на русский язык. Вот она, Америка! Права – в первую очередь! Но не для всех.
– Аборигены! – насмешливо говорю я Голышеву, кивая на хиппи. А что еще остается?
Наконец выпускают и нас, изрядно помятых.
У пропускной стойки дежурный спрашивает, почему-то медленно-украински:
– Волына е?
– …Нэмае!
И я оказываюсь в Америке.
И вот – сутолока и гвалт аэропорта имени Кеннеди. Из переполненного зала – выход в тесный, жаркий, пробензиненный подземный тоннель… Плотный старичок в шоферской фуражке бежит, размахивая табличкой с нашими фамилиями. С нами еще и Таня Бек, московская поэтесса, тоже приглашенная Бродским на семинар в Новую Англию, как и мы. Поздоровавшись, полезли в автомобиль. Вот это машина! Фуражка шофера кажется маленькой где-то далеко впереди… Но какой приятный ветерок, кондишн… и сразу находит сладкая дремота. Ну, не спи же! Разуй глаза! Мы выезжаем из тоннеля в Нью-Йорк!.. Но вместо небоскребов – какие-то дачные домики. Это, кажется, я говорю вслух.
– В этих «дачах» они живут круглый год! – глухо (уши еще заложены) доносятся до меня слова Голышева.
Негритянка с крыльца вытряхивает одеяло… И – весь Нью-Йорк? Мы вкатываем на гигантскую развязку – и вокруг только машины, более ничего. Салют, Америка! Мчимся.
Короткий сон. И – резкое пробуждение. Сколько времени прошло? Мы – в глубоком шоссе, прорубленном среди мощных скал, наклонные, параллельные шрамы-царапины по серому ровному граниту. Даль впереди обозначается убывающими к горизонту золотистыми светящимися двойными воротиками – буквами «М», обозначающими «Макдоналдсы»… Но об этом я узнал позже. А пока, любуясь ими, заснул.
Пробуждение: стрекотание ссохшихся листьев под шинами – акустика уже другого пространства, мы вдоль высоких пятнистых деревьев подъезжаем к деревянному домику, шофер выходит, крутит ключ в дверях, мы входим в душноватое помещение, карабкаемся наверх. Крохотная гостиная. Стол. Скамьи. Небогато. Рухнуть бы да поспать. Тут утро, вечер? Надо посчитать. Есть и электрочайник тут! (Для наших девяностых – полное ноу-хау.) Чего тебе надо еще? Разводят нас по «пеналам». И это все, для чего ты летел? Вскакиваю. Выхожу в общую комнату. Голышев говорит на английском по телефону. Таня с ним.
