– Понял!
Выходим без нее. На солнечной лужайке прощаемся.
– Ну если будет время – заходите вечерком. Адрес знаете.
– Для счастья мне достаточно знать, что вы существуете.
Жмем руки.
– Ну я дальше быстро пойду. А вы отлично можете отдохнуть вот здесь! – показывает на холмик, заросший кустами.
– Спасибо.
И я засыпаю сладким, спокойным сном на травяном пригорке в самом центре Нью-Йорка. Я уже чувствую себя здесь как дома. Смутно в полусне вспоминаю, что как раз в Сентрал-парке и убивают, и расчленяют: но это как-нибудь в следующий раз…
Просыпаюсь от топота: толпы в майках и трусах мчатся по дорожкам. Просто не Сентрал-парк, а стадион какой-то! Пора и мне. Отлично отдохнувший, бодро поднимаюсь.
Выхожу на Бродвей. Хозяин мне вчера показал: «Верный путь! Дойдете по нему куда угодно!» «Хиляю по Броду», как в юные годы мечтал. По поперечным «стритам», выходящим к берегу, лупит солнце. Иду все быстрей: утро так действует. А вот эта небольшая площадь чего-то знакома… Так это же знаменитая Таймс-сквер, и в тот первый бурный вечер мы здесь, оказывается, были с орлятами: помню водопады рекламы! Сейчас – потоки рекламы «пересохли». Солнце вместо них… И вот эта улочка мне знакома… Сейчас выглядит скромно. Но ведь это же «печально знаменитая» Сорок вторая стрит, вместилище пороков! И здесь, выходит, я был. А то откуда же помню ее? Был, видимо, здесь с Генисом и Вайлем, до «отфутболивания» меня на автобусе. Оказывается, я здесь емко живу, уже покорил Нью-Йорк, только временно об этом забыл, и совершенно напрасно!
Я иду дальше и вдруг впервые чувствую, что не спешу. Может быть, даже схожу в музей, чтобы подчеркнуть свою полную самостоятельность… Где же тут он? А вот же он!.. И на ступенях музея вдруг вырубаюсь.
Спасение
Во сне я видел родные просторы – березки, поля, как и положено русскому человеку.
– Кэн я хелп ю? – вдруг прогремело как гром.
Я разлепил глаза – и оказался в суровой реальности. Негры встречались уже и у нас, в Петербурге – но этот, однако, в фуражке с кокардой и гордой надписью «New York city» на ней. Такая же надпись была и на его рукаве… «Но это скорее логично! – мысли ворочались с трудом. – Более странно было бы, если бы на рукаве красовалось «Chicago». Да – видимо, спирт «Рояль», несмотря на свое американское происхождение, все-таки больше подходит для русских просторов – а для здешней жизни как-то он не идет. Я огляделся. На ступеньках музея я так и заснул. Побывал ли внутри, как хотел? Далеко не уверен. Все же бессонная ночь меня доконала! Но главное – я цели своей достиг. Сказал музей – значит, музей! Настоящий первопроходец. Триумф мой, правда, оценили не все. Полицейский, как я прочел в его взгляде, ставил меня явно невысоко. И доказать ему мою значимость, в отрыве от всех моих заслуг (только книги мои в сумке – но они на русском), будет нелегко. Плохо, что я спал на ступеньках! Среди дня! Это неудачно. Правда, на ступеньках роскошных, музейных, мраморных, ведущих к великолепному белому зданию… Не иначе как «Метрополитен-музеум»! Высоко взлетел! Но чуть-чуть не долетел. На вопрос: побывал ли я в Нью-Йорке в «Метрополитен-музеум», я отвечаю: «Почти!» Был – но на подступах. Спал. Но сидя! А это состава преступления не содержит: иначе б уже скрутили – в Америке с этим строго. Правда – афроамериканец, не полицейский, лежал, вольно раскинувшись, рядом со скульптурой великолепного белого льва в углу лестницы, и полицейский его не трогал – решил помочь именно мне. Я, значит, не безнадежен?
– Фенкс, фенкс! – залепетал я (по-нашему «спасибо, спасибо»).
И бодро встал, лишь слегка покачнувшись. Хлопнул ладонью – сумка на боку. Это удача! Теперь надо легко сбежать по ступеням… А это уже успех! Я стоял на тротуаре. В энергичной толпе. Пожалуй, что слишком энергичной. Сметут! Но назад хода не было. Полицейский не сводил с меня глаз: видно, влюбился.
И тут меня как ошпарило. У меня же сегодня выступление! В два часа дня… Но где? Что-то мне Вайль говорил. У меня же записано… Но вот как-то неразборчиво. Позвонить ему? Нет, интуиция подсказала: нельзя. Я же приехал покорять Америку – и вдруг забыл место выступления! Сбросят со счетов. У кого бы спросить? Огляделся… Но – слишком много тут миллионов на улицах – не все знают всех.
– Земеля? – вдруг услышал я рядом.
Пожилой, тучный мужик, одетый при этом в майку и шорты. Да, пожилые люди у нас по Невскому так не ходят… пока.
– Как узнал? – прохрипел я. Почему-то всегда русские обижаются, когда их узнают!
– Да по глазам, как же еще! – засмеялся земеля. – Поддал крепко, видать. – Он явно наслаждался родной речью, да и родной, забытой здесь, ситуацией.
«Надо же, так напиться с миллиардером!» – сжала голову мысль. Но про миллиардера разумно решил не говорить: может быть, тут у них классовая вражда?
– Позвонить бы надо! Но как – забыл. Недавно приехал.
– Номер хоть помнишь?
– А то!
Показал тетрадушку с записями.
– Ну… попытаемся! – сказал он.
Мы вошли в раскаленную будку. Телефон там страшный висел: огромный, сразу с несколькими «ожерельями» букв и цифр. Все как-то замелькало, закружилось…
– Ну? – Земеля уже терпение терял.
Взгляд мой метался по записям. Кому же звонить? А вдруг – Ей?! Раз уж так отчаянно… Гулять так гулять! В более спокойной ситуации бы не решился.
– А вот! – даже с каким-то вызовом, указал ему строчку.
– О! Приличный район!
Да. Я, видимо, в гору пошел.
– Как она тебя только терпит? – не без зависти сказал он.
– Вот сейчас и посмотрим, – пробормотал я, вытирая пот. – Набирай!.. Деньги?
– Ладно уж, не надо! – великодушно произнес он.
Хорошие все-таки наши люди! Слезы потекли. Что-то я стал в Нью-Йорке слезлив!
– На! – Он сунул мне тяжеленную трубку. – Услышишь голос…
– Ее?!
– Нет. Операторши… Говори «коллект».
– Это значит что?
– Это значит – за счет твоего абонента!
Да-а. Начало хорошее!
– Потом назовешь себя.
– Себя? – ужаснулся я. – В смысле – захочет ли она?
– Но не меня же. Ну давай!
Он вышел из будки. Но стало неожиданно более душно. Грубый женский голос заговорил в трубке. Нет, с такой скоростью я не секу! «Коллект!» – удалось наконец вставить. Голос утих. Потом снова она что-то забарабанила. Прямо по голове бьет! Пауза… Тут, видимо, пора называть себя. А вдруг она не согласится – ее расход все-таки! Помню, как она говорила: «Дорого и бессмысленно». Что бессмысленно – точно…
– Мистер Попофф! – выкрикнул я.
В трубке шло блюмканье и тюлюлюньканье – и лучше этой музыки я не слышал никогда. Хоть бы она продолжалась вечно!
