Самый главный индус взял в руки резак – зубастое колесико с ручкой – и наклонился. Ужасный звук! Пилили Ксюшкины ребра – иначе к сердцу и не пройти. Бедная Ксюха! С самого начала сколько досталось ей! Я глянул на Марину в третьем ряду… Кажется, побледнела.
Индусы отступили. И тут Крис, словно вспомнив о важном деле (ах да!) пошел к столу, переступая кроссовками через многочисленные кабели и провода, тянущиеся над полом. Операционная медсестра (белокожая, кстати) на ходу «приодела» Криса – надела на него маску (глаза открыты) и «обула» на обе его руки перчатки. И первое, что тут сделал Крис, – нашел глазами меня и махнул обрезиненной рукой: «Подходи!» Я слегка смущенно приблизился. Само сердце – маленький розовый пузырь – я видел лишь секунду, потом Крис опустил на него руки. Когда он делал надрезы – я отвернулся. Потом я увидел, как ассистент-индус подает Крису иглу на длинной нитке. И началось быстрое «вышиванье». Высоко над столом был закреплен большой «гребень» с зубцами – и нитку, продетую через сердце, Крис быстро закидывал на гребень, точно в нужный промежуток между зубцами – и «продевал» в сердце уже следующую длинную нитку – и снова закидывал ее на гребень. Четвертая нитка… Двенадцатая! За ним, как за фокусником, невозможно было уследить! Потом он стал так же стремительно снимать по паре нитей с гребня и тянуть, затягивать «узелки на сердце». Легко, без малейшего напряжения и даже с улыбкой. Но так легко это делать мог только он… Все? Я обомлел. Все «заштопал»? Крис уже, прешагивая кроссовками провода, шел от стола ко мне, спокойно улыбаясь.
Все остальное могли и другие. Индусы, клонясь, работали долго. Одно дело – открыть, но труднее – закрыть, чтобы все срослось.
Теперь – отключить от искусственного кровообращения. Кровь ушла из цилиндра. На большом экране появилась зеленая линия – кардиограмма. Вернее, отсутствие ее. Никакого движения. «Оркестранты» переговаривались, китайцы ходили в гости к неграм, те – к ним, включали, переключали… Зеленая линия дрогнула! И вот на ней появились зубцы. Сердце заработало! Амфитеатр зааплодировал.
Наверное, лучше бы вам прочитать более научное и подробное описание операции… Но боюсь, что мы с вами это не осилим.
По моей книге, которая через год вышла, чуть было не сняли сериал. Кто-то, видимо, прочитал – и мне позвонили с нашего телевидения и предложили десять тысяч долларов за право экранизации. Вот оно, богатство! Ура! Но тут я вспомнил про моего соавтора, Цукера – ведь и его фамилия стоит на обложке, рядом с моей. Позвонил – надо же порадовать и его. Но он среагировал так: «Десять тысяч долларов? Это же копейки! Откажитесь немедленно. Уже идут переговоры в Голливуде…»
Видимо, тетя-бухгалтерша шустрит.
«…уже сам Ричард Гир согласился на роль хирурга!»
Сомневался я что-то… В результате – заглохло везде. Но я все равно рад, что это было: Америка в сердце моем!
Жизнь чужая – и моя
(командировка в Израиль)
Прибытие
Слегка помятой, но элегантной толпой мы прошли через узкий коридор в здании аэропорта. Нас, матерых международных путешественников, этот просторный и светлый зал ничем особенным не удивил – ну еще один международный аэропорт: гулкие мраморные просторы, бесшумные эскалаторы, шикарные витрины… Повидали мы их. Экзотикой показались лишь евреи-ортодоксы, в основном молодые, но в длинных бородах, широких черных шляпах и длинных лапсердаках. И вдруг одна молодая семья, одетая, как все ортодоксы, кинулась к нам, и знаменитая москвичка из нашей делегации обнялась с худым бородатым мальчиком, отцом этого семейства.
Вот, оказывается, как поворачивается судьба: московский блеск, суета, богатство, слава родителей – все оказалось несущественным для этого мальчика, выбравшего жизнь здесь, непонятную для многих из нас и, кажется, довольно суровую. Мы тащили Россию из болота тухлого социализма, мы сделали жизнь в ней «под нас», под наши таланты, под наши вкусы, под наши успехи… и вот как дети многих из нас оценили наши усилия: отвернулись и ушли.
Что же они нашли здесь такого, что перевесило все наши успехи, которыми мы так гордимся, все наши идеалы, добытые в борьбе? Выходит, наша заслуга лишь в том, что мы открыли ворота – и многие, даже не сказав спасибо, ушли? За что боролись?.. Видимо, и за это тоже: чтобы каждый мог выбрать свой путь. Но ведь у нас – Эрмитаж, Третьяковская галерея… Наша история, наконец.
А что здесь? Мы поднялись в высокий автобус. Освещенный аэропорт отъехал, и мы двигались в темноте. Вглядываясь, я видел лишь редкие далекие огни. Встретившая нас Катя Эпштейн, которая вела нас потом все дни по Израилю, поздравила нас, еще слегка оглохших после полета, с благополучным прибытием на Землю Обетованную… Пока что приходилось верить ей на слово: по-прежнему, кроме тьмы за окном и редких огней, ничего не было видно.
Я оставил тщетные попытки что-либо разглядеть за окном, отвернулся и уже привычно погрузился в отчаяние: напрасно я надеялся, что это будет увеселительная поездка, передышка. Там мне приходится из последних уже сил отвечать за свою жизнь – здесь мне придется отвечать за чужую. Трудно сказать, что предпочтительнее. Глаза не разбегаются, а, напротив, сбегаются в точку и закрываются: нечем особенно любоваться.
Но, как правильно говорит мне мудрый мой отец, в твоем возрасте единственная доступная форма отдыха – это перемена работы, одной на другую, хотя бы временно. Будет ли легче? Не очень уверен. Там я отвечаю за свою семью – и не могу ответить, а здесь я, человек, не имеющий ни одного еврейского корня, должен «ответить» за эту страну, дать в конце какой-то ответ. За этим нас сюда и прислали – людей в основном знаменитых, значимых, ценимых, весьма перегруженных: хватит ли сил души разобраться еще и в этом? А куда ты денешься, раз взялся? А как не взяться-то было, если жизнь дома уже за горло взяла? Единственный способ передохнуть – под другим, здешним, грузом проблем. Выдюжу ли?
А куда ты денешься-то? Ужо в гробу отдохнем!
Марк Зайчик, бывший ленинградец, вдохновитель и организатор этой поездки, уже пообещал мне, что после этой поездки пошлет меня в Сибирь, по еврейским общинам сибирских городов – рассказывать про Израиль.
Так что будь и к этому готов, человек без единого еврейского корня, но дружественно настроенный: рассказать про Израиль на берегах Байкала – и рассказать так, чтобы экономные еврейские общины не вздохнули горько о напрасно растраченных деньгах.
В автобусной полутьме я поглядывал на лица моих знаменитых спутников – лица, давно уже достойные того, чтобы их чеканили на медалях или барельефах: Аксенов… Битов… Улицкая. Дремлют, кажется, вполне умиротворенно. Похоже, налет бронзы, уже покрывший их, не пропускает тревог. Волнуюсь, похоже, только я. Им уже не надо самоутверждаться и что-то кому-то доказывать. Похоже, тут провалиться рискую только я. Как правильно говорил гениальный Станиславский: «Не надо стараться». Надо быть уверенным в том, что ты все сделаешь как надо. И желательно заранее знать, «как надо».
Впрочем, писатель, взлетая, каждый раз не уверен, что приземлится. И в этом волнении – вся прелесть, и для писателя, и для читателя. Уверенные полеты мало волнуют. Но и постоянно волноваться не хватает уже сил.
