Весь последовавший за этим день я провел на заводе, в разных душных помещениях, и вечером приехал на автобусе в центр – погулять, подышать. Вечер был теплый, солнечный. Огромная ровная площадь, большие серые шершавые плиты, иногда между ними трава, а в самом конце собор – высочайший, готический. Солнце садится, холодновато. Надо погреться. Знаменитое кафе. Некрашеный деревянный стол. Приносят в высокой рюмке зеленую, тягучую жидкость – ликер, крохотную чашечку кофе. Смакуя, сижу… Неплохо!
Хочется спать, зевается. Автобус ныряет, приседает. Моя остановка. Вроде бы. В темноте все другое. Рядом море, его слышно. Оттуда несет песок со свистом. Темно… Минут сорок проблуждал на ветру, вдоль глухой заводской стены – той самой? – но входа так и не обнаружил. Замуровали? Только наелся песку. Надо в город ехать, там хоть потише. И появилось такси!
– Еду в гараж.
– Годится! – Я сел.
Гараж теперь самое то… В машине тепло. Покачивает. Тихая музыка. Шофер молчит, но хорошо молчит, не напряженно. Вдруг встрепенулся. «О! – говорит. – Смотри!» Я уже задремал в тепле, но тут очнулся. «Что?» – «Вон, гляди, машина. Водитель то ли бухой, то ли еще что». И действительно, впереди, почти в полной темноте, я разглядел белую машину, она шла плавными зигзагами, от одного края шоссе к другому, но очень быстро, все больше удаляясь. Шофер дал ходу, и мы стали нагонять, но тут она не вывернула с одного из своих виражей, с треском въехала в кусты, подпрыгнула на мягких кочках и врезалась левым крылом в пень, который оказался трухлявым, гнилым и от удара тихо взорвался. Мы подбежали. Водитель мирно спал, похрапывая… возможно, уже давно. Таксер выключил двигатель. Стало тихо. «Пусть поспит до утра…» Таксер достал пачку, закурил. Шоссе поблескивало среди леса. Потом он бросил окурок, и мы поехали…
Скоро мы въезжали в гулкий цементный гараж. «Погоди! – сказал шофер. – Может быть, с кем договорюсь. Тебе куда?» – «Да мне некуда». Я сидел на деревянном топчане, на замасленной ветоши, в тепле. И был уже счастлив, в общем-то. Задремал. Но он разбудил меня. Уже умылся, переоделся. «Сейчас пойдет развозка. Развозка, понимаешь? Надо ехать». Надо так надо. Мы вышли во двор, там, ярко изнутри освещенный, стоял полустеклянный микроавтобус. «Может, ко мне поедешь?» – пробормотал мой шофер. Я посмотрел на него и понял, какого труда ему стоили эти слова… да еще после смены. «Да нет! – сказал я. – У меня поезд в три часа. Прогуляюсь!» – «А-а-а!» – сказал он с облегчением. И я вышел за ворота.
Я шел по мокрой, пустой, темной улице. Ничем не связанный, наобум… Стало даже интересно. Так прохладно, чисто, спать совсем расхотелось, и голова такая ясная, какая днем, в толкучку, и не бывает…
Так я вышел к реке. Ветхая деревянная пристань, и фонарь ржавый скрипит. Лег я на скамейку, попробовал заснуть. На спине – голова кружится, на животе – колени мешают. И чуть закроешь глаза – сразу начинают светлые кольца падать, на фоне закрытых век… всю жизнь так вот падают – и не знаю, что это. Потом очнулся, открыл глаза… Да ну его. Неуютное место! Пошел и вообще непонятно куда забрался: корабли старые, проржавевшие – на мысу, а кругом каналы с мазутной водой, островки, не природные, а технические, на сваях. Конец мыса – гнилые мостки. Обязательно тебе до самого края надо дойти – там и хрустнуло под ногой – и стою по пояс в воде, керосином пахнет. И тут еще какая-то конструкция, размером примерно с лошадь, рухнула рядом, плюнула в меня вонючей волной. Какое-то просто крушение непонятной империи происходит на глазах. Добрел по грудь в воде до глухой кирпичной стены. Окон нет. Двери есть. Но – технические, железные, явно редко открываемые. Уюта в них нет. Похоже – единственное, что мне остается, – это плавать начать, нырять, отфыркиваясь с наслаждением… Нет. Еще немного пешком пройду. Нашелся и у этой стены угол, а за углом висячая галерейка, и «человеческая» дверь, деревянная! Добрался. Толкнул. Разбухла. Подалась со второго раза. Большое помещение, гулкое. Уверенно разделся. Тазы стоят пирамидой. Верхний снял, другие задев, – и далеко прозвенело. Два крана: один сплошь железный, другой – с воткнутой деревянной, распаренной ручкой. Понятно. Ткнул ее. Из крана пар пошел – туго, с шипением, все сразу заполнил, а потом уж и вода – тонкой перекрученной струйкой. И такой пар: где-то там, в технических нуждах используется, а здесь уж так, как говорится, «на выдохе», но нам – в самый раз. И тут из пара человек выходит, тоже голый. «Потри мне между лопаток, никак не дотянусь». – «Давай!» Приятно человека встретить в ночи. Он нагнулся, руками в скамейку уперся, напружинился. Видно, приготовился к сильному нажиму. И стоит так. А вокруг тихо совсем, пусто. Только капли щелкают… Он обернулся и через плечо, не разгибаясь: «Так ты чего?» – «А-а-а, – говорю, – да-да. Сейчас». Стал тереть часто, крепко, сначала вдоль спины, потом поперек, на бока мыльной пеной залез, на шею. «Молодец! – кричит он глухо, из-под себя. – Теперь смывай!» Я в тазу мочалку подержал, потом понес и вдруг руку опустил, стою. Потолок высокий, сводчатый. А под ним стекла цветные, запыленные. «Где все же я?» Тут он оборачивается, прямо оскалился. «Да ты что? Издеваешься?» – «Да-да!»
Потом пошли с ним под душ, потом я собирался втереться чуть подвысохшей моей рубашкой – он с удивлением глянул, какое-то казенное сложенное полотенце принес, со штампом с неясными буквами. Понял: начну вчитываться – засвечусь, предприятие, вполне возможно – секретное.
«Ну… зайдем?» – предлагает… Даже не знаю. Но незнание тут опасно. Тупо кивнул. Натянули одежду. Прошли стеклянную дверь, потом узкий коридор – коричневый линолеум, а по стенам на деревянных щитах разные инструкции. Большая кухня. Кафельный пол, холодный. Посередине, на плите, кастрюли. Миски железные, кружки… Не в тюрьме ли я? «Должно быть!» – он произнес, с ударением на «быть». Вошли в маленькую комнатушку вроде буфета. Кефир в проволочных ящиках. А под столом две кастрюли, небольших. Вытащили их, сняли крышку. Там по дну, по стенкам и между собой слиплись макароны холодные, с мясом. Стали их есть. «Подожди, надо запить». А во второй кастрюле компот, остатки. «Сейчас, – говорит, – со дна. На дне самый изюм». Стал кружкой водить по дну, а там в основном песок, скрип. Одежда на мне скрюченная, влажная. Попили компоту. Ничего так, мылом пахнет. Но надо идти отсюда… мало ли? Вышли с ним в город.
Пустынно. Рядом – морской вокзал. Закрыт на ночь! «Забота о людях!» К моим услугам только какой-то пролом в кирпичной стене. Небогато? Самое то! «Не спать так не спать!» Какой-то узкий наклонный ход, вверх, по битому кирпичу, а потом вообще все стало загибаться спиралью. Темнота, изредка только в стенах оконца лунный свет. И запах такой, смутно знакомый: грязной, подпорченной старины – не очень приятный запах, но важный, многое я по нему вспомнил. Как в Пушкине после войны – много всяких храмов, церквей, старинных домов разрушенных именно с таким запахом гнили, сырости и кое-чего похуже, прикрытого лопушком, хруст стекол, темнота. И так я живо все вспомнил – того мальчика нервного, с неискренней улыбкой, в коротких штанишках на лямочках… До сих пор я те лямочки чувствую. И вот уже – боже мой! – тело большое, везде не достать, щетина шею колет, зубов половины нет, можно влажным языком острые обломки ощупать – неужели это я, тяжелый, неужели уже столько жизни прошло?! Впервые так – пронзительно, свежо, страшно… Побежал вверх, хрустя. Несколько развилок прошел наугад. А что под ногами – и кирпичная крошка, и технический мусор, и в ватнике ногами запутался, и в паутину лицом попал, паучок по щеке побежал… Выберусь ли отсюда? Но ни разу не хотелось обратно, наоборот, с упоением лез. И вот – не успел даже остановиться: вниз вдруг поехал. Стало светлей. Но – страшней. У самого конца этого «трамплина» удержаться сумел, руки раскинув. Выход… в никуда? Выглянул осторожно. Метра три вниз – квадратный водоем… И с четырех сторон стены вверх уходят. И там небо, высоко, два облачка луной освещены. Не утро еще. А в воде, прямо подо мной, дверь деревянная плавает, размокшая. И захотелось мне туда прыгнуть. Вообще, как я сейчас вдруг осознал, мне давно такого хотелось, но все случая не открывалось. Но страшно. Метров шесть лететь, и не в бассейне Вооруженных Сил, а в незнакомом помещении, гулком… Я и раньше, когда у меня стопорилось все, застывало, по ночам на крышу вылезал, смотрел, железом гремел, ходил… но не прыгал. Пора? Если сейчас не прыгну – значит, все, исчерпалась моя жизнь, закончилась, ничего другого уже не будет… Но – страшно.
