– Отлично, Джон Некрасивый!
На ступеньках сидела прелестная студентка, ветерок шелестел страницами учебника.
– Надо брать!
Наша потенциальная подруга помахала нам пальчиками, а мы – ей.
Дальше – больше неба, простора. Обрывается коридор домов, старая усадьба отступает от берега вглубь, за решетку, выставив вперед лишь два маленьких флигеля. Окна, заколоченные фанерой.
У Демидова моста – простор поперечного Демидова переулка, соревнуются по диагонали мещанская роскошь на углу с роскошью сталинской, послевоенной. У мещанской – завитушек побольше. На третьем углу – острый дом-утюг, воткнувшийся между каналом и переулком.
2
За мостом все как-то переменилось – на гранитных ступенчатых спусках к воде сидели уже не милые студентки, а обтрепанные бомжи. И вообще жизнь пошла суровая: в трюме вдруг гулко застучало, разнося корпус изнутри, катер крупно затрясся.
Никита резко убавил газ, гаркнув «Рули!», прыгнул в трюм. Я ухватил штурвал и в наступившей зловещей тишине плавно вырулил к гранитному спуску. Рябые грязные ступеньки были закиданы разорванными картонными коробками, и рядами, словно в ложе, сидели бомжи. Ну что же, не зря скучали тут, увидели «гибель Титаника»!
– Все! Хана вашей коробочке! – радостно сообщил ближний бомж с розовым шишковатым лицом.
Мы стукнулись о гранит.
– Прими конец! – Я кинул ему чалку, но он не поднял ее.
Люди с такими лицами не унижают себя грубым трудом. Видимо, это не просто личность, это – Пан здешнего места, быть может, даже Харон, пропивший свою лодку и встречающий прямо уже в аду.
Стараясь не следовать нецензурным советам зрителей, я привязал чалку к чугунному кольцу в стенке, потом спрыгнул в люк.
Никита сидел в полутьме трюма, там, где сходится «ковшиком» дно, скорбно держа в грязных руках уже безжизненный коленчатый вал, словно труп любимой змеи. Соединяющий части вала игольчатый подшипник рассыпался в середине, усыпав руки и колени Никиты сияющими иглами, словно тающим снегом.
– Ты тут? Ну спасибо! – произнес он с горечью, очевидно, намекая, что я не сразу разделил с ним беду. Но я же причаливал!
…Да! Вот она, наша с Никитушкой «свобода»! На Сенной, в одном из самых гнилых мест города. Здесь знаменитые «Вяземские казармы», приют бездомных бродяг еще с девятнадцатого века, и уже тогда так же сияли всеми цветами радуги носы «вяземских кадетов», как и сейчас. Теперь, видимо, это и наша жизнь. Приплыли!
– Достанем подшипник здесь… – неуверенно произнес я.
Да, не для этого мы отплывали, чтобы закончить жизнь здесь, спиваясь «в поисках подшипника»! Никитушка был в отчаянии.
– Кто скажет слово «подшипник»… – вскричал он, – тот сам пойдет его доставать!
– Да я и слова такого не знаю, – уверил его я.
– И я, – глухо произнес он.
Переживания его можно понять – все ж таки это его катер, выстроенный на нашем заводе на Иркины деньги. Правильно рассчитала – что так уж сильно не разгуляешься на нем. Может, кого даже наняла, чтобы поставил нам еле живой подшипник. С нее станется! Но Никите не скажу – у них и так семейное счастье на волоске.
– Отдыхаем! – воскликнул радостно я. – Свобода!
И вольготно развалился на корме.
– Официант! – Я поманил Никитушку. – …Виски!
Никита, угрюмо усмехнувшись, вытащил из сумки бутыль (к сожалению, водки), не допитую дома. Да, тут совсем все не так, как на суше! Покой и тишина, и никто нас не тронет! Полоска бензиновой радужной воды, отделяющая нас от берега, означает полную нашу автономность! Могу я на берегу лежать босой? А тут – сколько угодно.
Пухленький милиционер, шуганувший со ступенек бомжей, хозяев здешних мест, с тихой завистью глянул на нас, как на мечту, ему недоступную.
– Бутылку-то спрячь, – шепнул мне Никита.
– Зачем? Пойми – мы не на его земле!.. А потом… Бутылка же прозрачная, и водка прозрачная – никто и не увидит, что мы пьем!
Этот устный шедевр потом не раз использовался мной в литературной деятельности, а родился он именно тогда, на теплой палубе катера. Чувствовал ли Никита счастье? Думаю, да. Все же мечта его сбылась – хотя бы частично. По-настоящему умел наслаждаться лишь я… Никита этому только учился… но так и не выучился до конца.
Куда нам, собственно, плыть? И тут ведь отлично.
«Этот дом я знаю, – сказал я сам в себе, оглядывая окрестности. – Это дом Зверкова. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих, а нашей братьи чиновников – как собак, один на другом сидит. Там есть и у меня один приятель, который хорошо играет на трубе…»
Положим, это не я, а Гоголь сказал. Но я помню!
– Ну что, так и будем лежать? – вскричал Никита.
– Ты прав. Надо повернуться к солнышку! – кротко ответил я.
С грохотом опорожнив рюкзак и закинув его на плечо, Никита молча спрыгнул на берег, едва не свалив меня за борт – еле я удержался на краю. Осторожней надо! И вот – равновесие, слава богу, восстановилось. Ну что ж… Никиты мне будет не хватать. Особенно поначалу.
Зато стало совсем спокойно. Что может быть лучше, чем развалиться вот так в центре города? Попробуй так развалиться на берегу! Сколько злобы на тебя прольется! А тут… Я сладко зажмурился. По красному фону под веками прокатилась какая-то темная волна. Открывать глаза? Или так догадаюсь?.. Усек! Это чайка пролетела на фоне солнца! Ну голова! Могу даже не открывать глаз – и так все вижу.
Как легкое беспокойство, пролетел ветерок. Как-то там Никитушка? Что-то давно его нет. Впрочем, это даже хорошо, обязательно надо дать ему разрядиться, больно много скопилось в нем электричества, плыть так нельзя.
Электричеством он заразился от своей диссертации, посвященной загадочному природному явлению – шаровой молнии. Необъятную природу – магнитные поля, циклоны, течения – пытается он цифрой объять. Но на шаровую молнию он зря замахнулся. Погорячился. Не время еще о ней говорить! «Смесь мистики с математикой», – такой отзыв он в Москве получил на свою диссертацию. Никита, видевший в детстве Ахматову (мать его с ней дружила), гневно сказал, что отзыв этот напомнил ему слова Жданова, назвавшего Ахматову «полумонахиней-полублудницей». После получения отзыва загулял, пропил деньгу, что дала Ирка ему для пополнения их антикварной коллекции, сам же и испугался, дико занервничал… типичный его сюжет: пытаясь спастись, дико дергается и губит все. Взъерошенный, с блуждающим взглядом, по Арбату бежал (я рядом с ним был), и тут к нему скромная, миловидная девушка подошла и спросила, потупясь: «Мяса хотите?» Никита в ужас пришел: неужто это чистое существо предлагает себя в столь циничной форме? Рушится все! Но оказалось – она действительно мясо предлагала ему. Никитушка безвольно побрел за ней (я рядом), мы спустились в подвал, и там, опершись топором о колоду, встретил нас некий «мясной король», похожий на палача, который любезно предложил Никите отрубить все, что он захочет. «Как? От чего отрубить?» Оказалось, имелся в виду лось, распластанный на полу, жертва суперохотников из руководства страны, близких друзей «мясного палача», о чем он нам с гордостью и поведал. Заманчиво, конечно, оттяпать хоть что-то от благ начальства! В те годы, в связи с временными трудностями, мяса в свободном доступе не было – и вот удалось выйти на руководство страны! Никита обрадовался: «Привезу Ирке мяса! Может, тогда и новость о зарубленной диссертации легче пройдет… А также и об истраченной на алкоголь вверенной ему сумме? «Беру!» – произнес Никита. И «палач», приговаривая, что всегда готов прийти интеллигенции на помощь, с этаким хряпом отрубил лосю заднюю ногу. «Бери, дорогой!» Никита, обезумев от счастья («Спасен?»), ногу запихнул в тот же баул, где диссертация была (большая часть ноги, правда, торчала). А заплатил, кстати, я… Баул этот, для сохранности, Никита в купе под голову положил. Но спал, как всегда, неспокойно и получил кошмарное месиво из листов диссертации, мяса и крови.
