Дальше мы потрюхали не спеша – мимо фасада Михайловского за зеленой лужайкой, под Лебяжий мост. Ручка сектора газа на нижней отметке, движок ласково журчит.
Между Марсовым полем и Михайловским садом, под Вторым Садовым мостом выплыли наконец туда, куда я стремился.
Здесь, у места вытекания канала Грибоедова из Мойки, – удивительное место, сельское почти. Берега – травяные скосы, заросли кустов. Приятно тут лежать, беззаботно закинув одну босую ногу на другую, не думая ни о чем. И если не поднимать глаза на желтую громадину дома Адамини, низко глядеть, то напротив – такой же травяной скос, и можно вообразить себя в деревне.
– Причаливай! – крикнул я.
Никита глянул на меня с благодарностью. Тут по каналу Грибоедова до его дома рукой подать. Может, тут, от дома невдалеке, и отстоим свою независимость?
Мысли кусают, как лосиные мухи. Впрочем – и мухи тоже. Коля-Толя шустро в трюм залез и вылез с лосиным мясом в тазу. Нашел-таки тазу применение! И мясу. Чуть в сторонке, под фальшивым мостом, под которым так ничего и не протекало, рынок толпился. Сувенирный. Сувенирами там торговали, матрешками с лицами руководителей, причем и матрешками тех лидеров, которые еще в будущем придут. Во проницательность! Коля-Толя подался туда, с ногою в руках, положив ее в таз.
– Не продешеви! Ждем! – благословил его я.
Ничего не сказав, наш коммивояжер скрылся. Как-то тревожно стало опять. Чуть рынком запахнет – так тревога. Лося уже нет… а лосиные мухи кусают. Особенно в голову. За лосей принимают? Может, и у нас скоро вырастут рога?
Мы с Никитой воровато переглянулись. Бог с ней, с ногой! Может быть – по домам? Рукой ведь подать!
…Не удалось-таки лося реализовать! Коля-Толя прибежал встрепанный, весь в крови (надеюсь, в лосиной?). Сел на берегу.
– Выеживаются! Якобы искусство там у них! Да за такое искусство…
– А ты разве не знаешь, – я спросил, – что высокое и низкое – несовместимо?
– Где низкое-то? – Он обиделся. К Никите прицепился: – Вот ты возвышенным занимаешься… облаками… Молниями всякими.
– И что? – Никита напрягся.
– А то. Пока в отпуске ты, от природы отвязался – вон какая погода стоит!
Коля-Толя захохотал. Никита взвился. Пришлось мне вступиться за него.
– Ты не очень-то тут! – Коле-Толе сказал. – Распоясался! Ты у нас на борту… в статусе персидской княжны!
– Что-то не вижу я тут Стеньки Разина! – он дерзко ответил.
– Увидишь! – рявкнул Никитон.
Врубил двигатель. Коля-Толя с лосиным тазом еле запрыгнул на борт.
– Ну что? – проговорил Никита насмешливо. – К бате-коммунисту тебя?
– Никогда! – гордо Коля-Толя вскричал.
Под сенью громадного Спаса-на-Крови Никита выруливал на канал Грибоедова. Ну что? Замыкаем круг?
– К жене-начальнице рулишь? – произнес Коля-Толя проницательно. Въелся в нашу жизнь!
Никита резко переложил руль. Чуть не опрокинувшись, вернулись на Мойку… Еще один сделаем кружок?.. Свободное плавание, никуда не спешим. Коля-Толя держался гоголем. Видимо, был уверен, что мы под его руководством от рынка к рынку плывем.
– Правее презерватива держи! – указал он.
Никита назло взял влево – и сел на мель.
– Фуфло! – вскричал Коля-Толя.
Пришлось спрыгивать, проталкивать в ледяной воде. Столкнули. Дрожа от холода, взобрались. Надо срочно брать моральный реванш.
– Ну что? – сказал я ему. – Куда ты теперь? Валютный рынок (как раз проплыл за бортом, с матрешками) не принял тебя! На Сенной тебя горные орлы ждут. Даже неродной папа не любит тебя!
О тщеславных планах его, связанных с тазом, я уже не стал говорить.
– Вечный «скиталец морей» получаешься?
– А вы нет?
О, мы да. Плыли под Конюшенной церковью, где Пушкина отпевали (и где в тот год, когда мы плыли, еще не было креста), но Коля-Толя уверенно перекрестился. Мы торопливо сделали то же. Укорил нас.
Проплыли Мойку, 12. Недавно я там в пушкинской квартире был. Такой близкой кажется Мойка из окон – рукой достать. Смотрел Пушкин на Мойку – как не смотреть? Жаль, нас не видел, таких молодцов! Вплыли в широкое гулкое пространство под Певческим мостом. Запели.
Доносился уже шум Невского. Кажется, где-то неподалеку и я живу… но друзей своих кинуть не могу. Тут, кстати, для Никиты торжественные места. Под Зеленым мостом проплываем, бывшим Полицейским, называвшимся так в честь полицмейстера Гнучева, прапрадеда его матери. Будь, Никитушка, так же тверд, как твой предок.
Есть старинная гравюра у меня – это самое место, и солнце там, как сейчас, и такие же тени от гранитных столбиков набережной. В прошлом оказались. И заодно узнал время на той гравюре, глянув на ручные часы: ровно половина четвертого, как сейчас.
Мост как раз красили из распылителя, ясное дело, зеленым… больше этот мост известен как Зеленый мост. Пригнуться пришлось… И – вынырнули дальше на Мойке. Слева – Строгановых растреллиевский дворец. Справа – Дом Елисеева. В двадцатые годы – «Сумасшедший корабль», куда гениев всех согнали, чтоб были под рукой. Гумилева арестовали тут.
Слева – усадьба за решеткой.
– Дом призрения сирот! – Коле-Толе сказал – вон скульптура под крышей, символ этого заведения – пеликан, разрывающий грудь и кормящий своим мясом птенцов. Ныне тут учат будущих педагогов, призывая их следовать примеру пеликана. А здесь бюст Бецкого стоит, большого деятеля. Он тут дом для сирот и учредил. Между прочим – Трубецкого внебрачный сын. Тот и образование ему дал, и имя. Точней – фамилию. Правда, несколько усеченную. Трубецкой-Бецкой. Такую давали незаконнорожденным. Елагин-Агин… Замечательный, между прочим, художник был!
– Пушкин-Ушкин! – Коля-Толя мрачно усмехнулся.
Красный мост, под шумной Гороховой, тоже красили. Коля-Толя, не захотев пригнуться, слегка «покраснел»… Надеюсь, не в политическом смысле?
Впереди самый широкий, Синий, мост – под роскошной Исаакиевской площадью. Поднебесный золотой купол Исаакия, Николай I верхом, за ним торжественный фасад ВИРа – Всесоюзного института растениеводства. После войны мама с папой из Казани сюда перевелись… и благодаря тогдашнему их порыву – я теперь здесь. Я застыл торжественно: самое важное для меня место! Синий мост тоже красят – свисает маляр в люльке. Пригнуться? Нет. Теперь краситься – мой черед. Я только зажмурился… Освежает! Синий мост надолго нас с небом разлучил… наконец вынырнули. Светлело постепенно, у самого выхода заиграла на своде золотая сеть от воды. Выплыли с боковой стороны ВИРа. Спасибо ему!
А вот здесь, на гранитных ступеньках, я обнимался… и помню с кем! Тут еще и гранитный столбик стоит – но не по этому случаю, а в память наводнения, с высокой зарубкой воды. Какое счастье, что не совпало это событие с моим посещением этого места… Кончился ВИР – в смысле, здание кончилось, а центр науки остался: еще ученики отца тут!
