– …ну чт… плвем? – проговорил он не совсем четко, опуская гласные.
– Куда уж нам плыть?
…И выплыли мы с ним лишь теперь, уже через месяц, поскандалив с женами. И – без Игорька!.. Его я незадолго до этого навещал. Сидит, ни на что не реагируя, и, не отрываясь, смотрит в окно на свое пальто, повисшее, как назло, как бы в пределах досягаемости – над крышей дома напротив, возле каменного орла. И Вика, так радостно с ним начавшая жизнь, в растерянности была теперь: зудел непрерывно ей, чтобы она пригнала его пальто.
– Иди! У тебя получится. Оно на тебя клюнет – я знаю его!
Вика куксилась, обижалась, что ей такие дают странные задания, гонят на крышу, вместо того чтобы приласкать на дому. Ее вполне можно понять! Но и Игорька тоже: всю душу вложил в реставрацию пальто, и теперь, ясное дело, душа – там… И неужели это теперь его душа летит к нам, в его летучем пальто?.. Да! Хотя лишь любящему взгляду это открыто. Для всех – это лишь облачко, набухшее водой… Эх! Вспомнил, как мы бодро именовали нашу команду: и млат водяной (Никита), и уродливый скат (Игорь), и ужас морей однозуб (это я)…
Никита, что-то злобно пробормотав, спрыгнул в каюту и выпрыгнул с ружьем.
– Разлетался тут! – и стал целиться.
Все не мог простить обиду, нанесенную им самим. Своей химией (кстати, отвергнутой военными) набил-таки восемь патронов, надеясь реабилитироваться, и собирался теперь выстрелить, пролить летучую душу друга в виде осадков, доказать себе, что он не пустое место и что-то может… В душу друга стрелять?! Я стал выламывать у него берданку.
– Если он друг, конденсируется как миленький! Выпадет в осадок! – хрипел Никитон.
Да, трудные испытания для дружбы придумал он. И вдруг – закапали слезы. Из облака.
– …Чего это он? – Никита пробормотал, хотя этого вроде и добивался.
Мы стояли с ним мокрые, заплаканные слезами с небес. Что это? Что-то произошло с Игорем? Или он оплакивает нас? Душа растаяла в небе… Хотя, наверное, обычная была тучка, и никакой вовсе не друг в пальто, это только мы нафантазировали с Никитой, страдая.
– Ну… на Карповку? – пробормотал я, тронув штурвал.
– Нет!!! – весь напрягшись, завопил Никита. И добавил тихо: – Слишком дорого обходится эта Карповка… нам всем. Прямо плывем.
Мы молча шли к Литейному мосту, и вдруг Никита, оглянувшись, сбросил ход: еще какая-то темная тучка в небе догоняла нас… Второе пришествие плачущего пальто? Нет – это двигалось гораздо быстрее, я бы сказал, наглей. Такой стиль прощупывался. «Тучка» по-наглому пикировала на нас. Ясно – это он, наш бомж-бизнесмен Коля-Толя, с которым мы уже столько маялись в наших малых реках и каналах, посланец из рыночного будущего, которое, как мы надеялись, оставили позади. Настигает. Летит верхом – на нашей, то есть лосиной ноге, которую Никита купил в Москве после провала диссертации, чтобы задобрить Ирку, но не задобрил, и которую мы вроде бы продали Коле-Толе, но денег он нам не дал, а потом перепродал ее нам, деньги взял, но ногу оставил себе. Запутались в этой рыночной экономике! Да и нога от всех этих перипетий сошла с ума и летает теперь по воздуху, облепленная лосиными мухами, и возит его! Такой у нас теперь друг вместо Игоря – за наши грехи. Черт какой-то фактически, который потащит нас в ад. Совсем уже разладился наш мухолет, катает кого попало!
Коля-Толя хлопнул по корме босыми пятками (обувь свою тоже, видимо, пустил в оборот), небрежно отбросил «третью ногу», принадлежащую когда-то лосю, и мухи с этой ноги кинулись бешено общаться с мухами на катере. Зажужжали! Столько надо рассказать! Размножались! Коля-Толя, наоборот, был ленив и спокоен.
– Ну что? Меркнете? – произнес он, насмешливо посмотрев на нас. Слово было столь неожиданным, что я сперва не узнал его, принял за иностранное, похоже, туркменское… лишь постепенно додул.
– Сияем! – ответил я.
– Вижу! – усмехнулся гость.
Хозяин? Во всяком случае, он глянул на ногу, и она тут же встала перед ним по стойке «смирно».
– Вольно, – процедил он, и нога упала.
Натренировал! Нашу ногу!
– Я вообще как коммерческий директор маршрут одобряю! – вдруг решил нас морально поддержать (хотя непонятно, кто назначил его коммерческим директором?). – Огребем нормально.
…Что он имеет в виду? Знает, куда мы плывем? Мы сами пока этого не знаем.
– Так что… нормально, – успокоил он нас почти окончательно. – Надо только тут брата перехватить.
Мы вздрогнули. Про брата его мы слышали только ужасное… пугал нас чем-то этот план «Перехват».
– Где? – вымолвил я.
– Да тут неподалеку. В «Крестах».
Мы с Никитой переглянулись. В «Крестах», знаменитой питерской тюрьме, я однажды бывал с гуманной (туманной) миссией, с целью дарения книг библиотеке Крестов от «общества содействия»… не помню чему. Помню библиотеку, переплетчиков в черных робах и шапочках… кстати, выяснилось, что заключенным книг не выдают – порвут на самокрутки. Так что гуманизм нашей миссии поблек. Помню культурный их центр, с маленьким макетом тюрьмы – в качестве поощрения разрешалось поглядеть на свою тюрьму и снаружи… как бы с «птичьего полета»… «Зачем я не сокол?» Похоже, наш друг собирается сделать из своего брата (Толи-Коли?) сокола с помощью лосиной ноги. Чудовищная композиция: «Сокол с лосиной ногой»… Мысли беспорядочно прыгали в панике. О таком ли отдыхе мечтали мы с Никитой долгими зимними вечерами? Нет! И еще раз нет. И еще раз нет. Запомнил я также подписку, которую дает каждый поступивший в «Кресты»: «Уведомлен, что в проволоку, окружающую территорию, подано напряжение, несовместимое с жизнью». Не окажемся ли за проволокой, несовместимой с жизнью, мы, в обмен на «сокола»? Тревожные мысли. Лишь Коля-Толя был спокоен и, захватив штурвал, рулил уверенно.
– А за что он там… у тебя? – Я попытался хотя бы поставить какую-то моральную планку.
– А! Украл не то! – махнув рукой, с горечью произнес Коля-Толя, и в голосе его прозвучало, конечно, могучее осуждение современного общества, в котором если украдешь «то» – станешь сенатором, а если «не то» – бесправным узником.
Исправить это нам и предстоит. Моральная планка, во всяком случае, была поставлена теперь высоко. Можно не волноваться. Однако я почему-то волновался. Вспомнил фото, что видел в тюремном культурном центре (рядом с макетом тюрьмы): освобождение щеголеватого Набокова-старшего из «Крестов», восторженные встречающие, в лицах – благородство. Да-а… изменились времена. Впрочем, фотографию освобождения я видел, кажется, в одной книге. В тюрьме же, наоборот (и это естественно), вовсе другая фотография висит: прибытие Набокова-старшего в «Кресты» – на открытой пролетке, рядом с полицейским. Вот так. Я окончательно приуныл.
– А были… исторические случаи… побега из «Крестов»? – вскользь поинтересовался я.
– Не были, так будут! – веско ответил наш друг.
