– Женщина холодная, исполненная горечи, – прошептал он.
Только ли ты в том виноват? Потому что причинил ей боль? Потому что не исполнил данного в Греции обещания? Однажды в спальне Нины Гефен он видел старый переводной роман в потрепанной обложке, который назывался “Женщина без любви”. Франсуа Мориака? Или Андре Моруа? А возможно, Альберто Моравиа? Надо бы спросить Нину. Рассказывается ли в этом романе история женщины, так и не нашедшей свою любовь, или женщины, которая не в состоянии любить? Название “Женщина без любви” можно понимать и так и этак. Но в ту минуту ему показалось, что разница между этими толкованиями исчезающе мала. Они с Яэль считаные разы произносили слово “любовь”. Исключая, возможно, те греческие дни, когда и он, и три девушки не выбирали слов.
Покружили журавли – и нет их.
Пересекая улицу, он вдруг услышал резкий визг тормозов. Водитель автомобиля, развозящего товары, ругал Фиму, вопя во все горло:
– Ты что, совсем спятил?
Фима помешкал, с опозданием испугался и упавшим голосом пробормотал:
– Извините. Я очень сожалею. Простите меня.
Водитель вопил:
– Недоделок! Идиот! Тебе повезло еще! Удачи больше, чем мозгов.
Фима обдумал и это утверждение, пока пересекал улицу, и согласился с водителем. И с Яэль, решившей не рожать ему сына. И с возможностью быть раздавленным автомобилем прямо здесь, на этой улице, в канун Субботы, вместо того чтобы наслаждаться жизнью в Риме. Умереть. Подобно арабскому подростку, которого подстрелили в Газе позавчера. Угаснуть. Стать камнем. Реинкарнировать. В ящерицу. Освободить Иерусалим для Иоэзера. Вечером непременно позвонит отцу и объявит ему со всей решительностью, что ремонт отменяется. Ведь он все равно скоро сорвется с места и упорхнет отсюда. На сей раз он не уступит, не будет тряпкой, не пойдет на компромисс, упрется на своем и навсегда уберет куда подальше пальцы старика Баруха, проникающие не только в его карманы, но и в его жизнь.
У Дома врача, на перекрестке улицы Пророков и улицы Штраус, собралась небольшая толпа. Коротышка с носом-клювом и густым акцентом уроженца Болгарии поведал Фиме, что обнаружили подозрительный предмет, движение перекрыли и ждут саперов из спецподразделения полиции.
Девушка в очках возразила:
– Все совсем не так. Просто беременная женщина упала в обморок прямо на проезжей части, и приехала “скорая”.
Фима пробрался сквозь толпу, желая выяснить, какая из версий более соответствует истине. Разумеется, он принял в расчет, что обе могут быть ошибочными. Или, напротив, обе вполне могут оказаться верными? Предположим, к примеру, что беременная женщина заметила на лестнице подозрительный предмет и упала в обморок от испуга.
Из патрульной полицейской машины, примчавшейся под вой сирены и с мигалками, кто-то из полицейских в мегафон потребовал расступиться и освободить проезжую часть. Фима подчинился, безотказно сработал рефлекс законопослушного гражданина, исполняющего все предписания начальства, но тем не менее один из полицейских его грубо толкнул – уже немолодой человек со сдвинутой на затылок фуражкой, что придавало ему несколько комический вид.
Фима возмутился:
– Ладно, ладно. Зачем толкаться, я ведь и без того освободил проезжую часть.
Полицейский рыкнул:
– А ну заткнись, а то схлопочешь у меня в два счета.
Фима смолчал и двинулся дальше, в сторону больницы “Бикур Холим”, спрашивая себя, будет ли он и дальше “освобождать проезжую часть” – до тех пор, пока и сам не упадет посреди улицы? Или же умрет в агонии, как таракан, у себя в кухне на полу, и лишь спустя неделю, когда смрад пробьется на лестничную клетку, соседи сверху, семейство Пизанти, сообразят, что дело неладно, вызовут полицию и его отца. Отец наверняка вспомнит какую-нибудь хасидскую притчу о легкой смерти. Или заметит, по своему обыкновению, что человек – это парадокс: смеется, когда следует плакать, плачет, когда надо смеяться, живет неразумно и умирает без желаний, “дни человека – как трава”, сказано в Псалмах.
Есть ли у него какой-нибудь шанс не “освобождать проезжую часть”? Сосредоточиться наконец на самом главном? И если ответ положительный, то с чего начать? И что же, именем Господа Бога, и есть самое главное?!
Дойдя до магазина “Мааян Штуб” на пересечении с улицей Яффо, Фима машинально повернул направо, в сторону площади Давидка, что неподалеку от рынка Махане Иехуда. Ноги его уже ныли от усталости, и Фима сел в первый же автобус – оказавшийся перед наступлением Субботы последним, – что следует к его дому в квартал Кирьят Йовель, не забыв поприветствовать водителя традиционным “Доброй Субботы”.
На автобусной остановке, в нескольких шагах от своего дома, Фима вышел в три сорок пять. Он запомнил, что попрощался с водителем, сказав ему “Спасибо. И до свидания”.
В ранних вечерних сумерках золотились легкие облачка над горами Вифлеема. Фима вдруг со всей остротой ощутил ноющую боль: вот и нынешний день пролетел-промелькнул, и нет ему возврата. Ни одной живой души не встретил он на своей улице, кроме смуглого мальчика лет десяти, наставившего на него свой деревянный автомат, и Фима вскинул вверх руки: сдаюсь, окончательно и бесповоротно.
От мысли о квартире сделалось тошно. Он представил себе всю протяженность бесплодного, пустого времени, что ждет впереди, начиная с этой минуты и до самой ночи, а по сути – до следующего вечера, до исхода Субботы, когда, возможно, соберется вся компания в доме Шулы и Цви. Вспомнилось, что он должен был сделать сегодня, но так и не сделал, а сейчас уже слишком поздно. Покупки, почта, телефон, банк, Аннет. И было еще одно срочное дело, но он никак не мог сообразить, какое именно. И в дополнение ко всему еще ведь нужно подготовиться к приходу маляров. Сдвинуть мебель на середину комнаты, прикрыть ее. Упрятать книги в ящик, где хранятся постельные принадлежности. Всю кухонную утварь разместить в шкафчиках. Снять со стен картины и карту Израиля с прочерченными карандашом компромиссными границами. Попросить соседа, господина Пизанти, чтобы тот помог ему разобрать книжный стеллаж. Но прежде всего, твердо решил Фима, надо позвонить Цви Кропоткину. И, держа себя в руках, не поддаваясь соблазну прибегнуть к язвительному сарказму, мягко разъяснить Цви, что его статья в свежем номере “Политики” держится на ошибочных и упрощенных предположениях.
При условии, конечно, что телефон очнулся.
У подъезда Фима увидел белый автомобиль с затемненными стеклами, за которыми, присмотревшись, разглядел массивного мужчину, уронившего голову на руль. Сердечный приступ? Убийство? Теракт? Суицид?
Набравшись смелости, Фима легонько постучал в окно. И тут же Ури Гефен выпрямился, опустил стекло и произнес:
– А вот и ты. Наконец-то!
Ошеломленный Фима пытался ответить какой-то бледной остротой, но Ури перебил его:
– Давай поднимемся к тебе. Мы должны поговорить.
Нина все ему открыла. Что я с ней прелюбодействовал. Не прелюбодействовал. Что я ее опозорил и растоптал. Но что он вообще здесь делает? Ведь сейчас он в Риме? Или у него есть двойник?
