Антон стоял посреди комнаты, голый, с вытаращенными глазами. Лена забилась в угол, натянула одеяло до подбородка, зажав его в кулачки.
— Ты!.. Ты! — заикался Антон. — Ты что? Умерла?
— Да.
— Тогда зачем?.. Какого черта ко мне?.. Я, конечно, очень сочувствую, в смысле соболезную… Но извините! Спать с покойницами? Это выше моих сил! Никогда!
— Я отравилась. Выпила смертельную дозу лекарства.
— Зачем?
— Потому что очень тебя любила.
— Здрасте! — возмутился Антон. — Я же и виноват! В чем, позвольте узнать?
Он дрожал то ли от холода, то ли от ужаса. Схватил покрывало, которым днем закрывалась тахта, и накинул на плечи.
— Мне было очень трудно жить с мыслью, — говорила Лена, — что я у тебя одна из многих. Проходной вариант, рутинная интрижка. Я-то любила тебя безумно, каждой клеточкой тела, болела тобой, как самой страшной неизлечимой болезнью. Я устала жить, зависнув над пропастью. Ведь ты бы столкнул меня в нее рано или поздно, не задумываясь. Я не выдержала и решила уйти сама. Было единственное место, где я надеялась найти спасение от тебя, — загробный мир.
— Нашла? — невольно спросил Антон.
— Отчасти.
— А как там вообще?
Там? — переспросила Лена. — Все есть, и все ненастоящее. Трудно объяснить. Представь себе гладь озера, в котором отражается лес, или зеркало и человека перед ним. Деревья в воде — это деревья, но ненастоящие, отражение в зеркале похоже на человека, но это не человек. Для полноты картины надо еще убрать и гладь озера, и зеркало, оставить только изображения… Нет, это невозможно объяснить привычными словами.
— И что вы там все делаете?
— То, что могут делать души, когда они не покоятся в телах.
— Туманно.
— Рано или поздно сам все узнаешь. Я искренне желаю, чтобы как можно позже.
— Спасибо, дорогая моя покойница! Извини! Просто я ошарашен и не знаю, что говорю. Мне тебя правда жаль! Уместно ли будет сказать, что ты поторопилась?
— А что, ты меня по-настоящему любил? — подалась вперед Лена.
Антон задумался. У него не было опыта разговоров на подобную тему с покойницами. Как ни крути, все получается не в масть. Сказать, что поторопилась, я в тебе души не чаю, — вызвать сожаления и страшную горечь неисправимой ошибки. Сказать: я тебя действительно не то чтобы очень… безумно любил — значит, признать, что она правильно покончила с собой.
— Вот видишь!
Лена растолковала его молчание по второму варианту. Антон счел деликатным ее разубедить по варианту первому:
— Если бы ты дала понять, что желаешь жить со мной под одной крышей… или даже в ЗАГС прогуляться…
— Не лги! Согласись, нелепо обманывать умершую девушку! ЗАГС! Ты не хотел, чтобы я задерживалась в твоей квартире лишние полчаса.
А ты, Лена, согласись, что абсурдно выяснять отношения, когда один из нас… ну, ты понимаешь. — Он взял со столика часы и демонстративно посмотрел на циферблат. — Первый час ночи. Мне завтра рано на работу.
— Знакомые интонации! Антон! Я не уйду.
— То есть как?! Совсем?! Никогда?!
— Испугался?
— Естественно! — зло проговорил Антон.
— Пожалуйста, не злись! У меня к тебе только одна просьба. Давай проведем эту ночь вместе? Последний раз?
— Лена, извини! У меня на покойников не… сама понимаешь… ничего не получится.
— И не надо по-настоящему. Просто полежи рядом со мной, а?
— Нет, очень сожалею!
— Даже приговоренному к смерти не отказывают в последней просьбе…
— Покурить, выпить чашечку кофе, написать письмо, — перечислял Антон раздраженно, — но если приговоренный попросит отпустить его на свободу? Просьба просьбе рознь. Лена, ты говоришь о совершенно невозможных вещах! Дать сигарету? Кофе? Водки?
— Разве тебе трудно?
— Не то слово!
«Меня легко стошнит, — подумал Антон. — Ты ничего не почувствуешь, а мне в блевотине с мертвечиной лежать? Фу, гадость! Она бы еще вместе с гробом заявилась и предложила вдвоем бочком устроиться!»
— Буду каждый день приходить!
Антон не испытывал острого раскаяния, которым обычно терзаются люди, ставшие виновниками самоубийства. Он слишком часто видел покойников, чтобы их жалеть. Лена поступила глупо, но это был ее выбор. А теперь угрожает:
— И просить, просить тебя!
— Только этого не хватало!
Антон выскочил в коридор и закричал:
— Мама! Папа! Где вы? Заберите от меня эту самоубийцу!
Родители не показывались. Антон забаррикадировался в большой комнате, воткнув в ручку двери зонтик-трость. Свалился на диван, через несколько минут почувствовал рядом кукольно-ватное тело. Так и есть! Приперлась! Антон вскочил с проклятиями.
Он ругался, Лена канючила. Он просил, и она просила. Он ее — уйти подобру-поздорову, она его — подарить одну ночь. Битых три часа длилась дискуссия. Антон уже не стеснялся в выражениях, которые, впрочем, звучали нелепо.
— Убил бы тебя!
— Поздно, — резонно отвечала Лена.
— Чтоб ты пропала!
— Уже.
Антон сначала носился по квартире, потом еле плелся из комнаты на кухню и обратно. Лена не отставала, намертво (вот уж точное слово!) приклеилась. Он выставлял ее за дверь, запирал в ванной, на балкон в сердцах вытолкнул. Но Лена как черт из табакерки появлялась снова и снова.
В конце концов, очумелый, отупевший и обессиленный Антон упал на тахту, откатился в угол, стараясь как можно сильнее втиснуться в ложбинку между стеной и матрасом, накрыл голову подушкой. И тут же почувствовал, как к его спине, ногам прижались другие подушки, не в пример первой, настоящей, отвратительные. Лена что-то шептала, тихо смеялась.
«Вурдалачка! Кикимора! Нечистая сила! — мысленно обзывал ее Антон. — За что мне такая напасть? Надо заснуть! Меня не тошнит! Не тошнит! Желудок, сиди на месте, не выпрыгивай! Мне хорошо! Куда уж лучше! Спать! Всем спать!»
Сны Антону снились редко и никогда — фантазийные. Только цитаты из недавнего или давнего прошлого: кадры из фильма, увиденного накануне, или сцены вроде сдачи экзамена по чужой шпаргалке.
Нынче сон был кинематографический. Фильм «Вий», Панночка (с лицом отдаленно напоминающим Ленино), стоя в гробу, растопырив руки, летала по церкви и жутко выла.
Первой мыслью проснувшегося Антона было: «Еще одна такая ночка, и о половом влечении будет забыто, начисто отрубит». Он нервно передернулся и повернул голову. Лены не было, подушка лежит рядом, не примята.
