Или, что более вероятно, подумал я, он стал Великим Белым Богом, но высказывать свою мысль не стал.
– Но меня-то не потребуется перемещать так далеко.
– Если вы не возражаете, сэр, давайте не будем больше об этом.
– Как вам угодно, профессор. – Но отступиться так просто я не мог. – Гм, могу я кое-что предположить?
– Что? Высказывайтесь.
– Простая репетиция дала бы нам почти тот же результат.
– Что вы имеете в виду?
– Полный прогон, но вхолостую, а все подготавливается в точности так, как если бы вы намеревались переместить живое существо. Я сыграю роль живого существа. Мы все сделаем один к одному до того момента, когда вам следовало бы нажать вон ту кнопку. Тогда я разберусь в деталях… а пока мне не все ясно.
Твитчел поворчал немного, но чувствовалось, что он сам не прочь похвастаться своей игрушкой. Он взвесил меня, потом подобрал несколько металлических болванок – эквивалент моих ста семидесяти фунтов.
– На этих самых весах я взвешивал и бедного Винсента.
Мы вместе перенесли болванки на край платформы.
– Какой временной промежуток мы установим? – деловито спросил он. – Выбирайте, у вас главная роль.
– Вы говорили, что на вашей аппаратуре можно установить время довольно точно?
– Да, сэр, именно так я и сказал. А вы сомневаетесь?
– Нет-нет! Так, дайте подумать. Сегодня у нас двадцать четвертое мая… А что, если на шкале установить, скажем, тридцать один год, три недели, один день, тринадцать минут и двадцать шесть секунд?
– Неудачная шутка, сэр. Когда я говорил «точно», я имел в виду «с точностью до одной стотысячной». У меня не было возможности откалибровать установку до требуемой вами точности – одной девятисотмиллионной.
– О! Вот видите, профессор, насколько важна для меня наша репетиция, – я ведь так мало знаю обо всем этом. Ну, предположим, просто тридцать один год и три недели. Так не слишком точно?
– Нисколько. Максимальное значение ошибки не должно превысить двух часов. – Он принялся налаживать аппаратуру. – Можете занять место на платформе.
– И это все?
– Да. Остается подключить более мощную систему снабжения электроэнергией. Напряжение от сети, которое я использовал в опыте с монетами, для вашего перемещения не годится. Но поскольку мы не собираемся никого перемещать, то вопрос об энергоснабжении не имеет значения.
Я был разочарован и не скрывал этого.
– Выходит, у вас нет всего необходимого для такого перемещения? Вы просто теоретизировали?
– К черту, сэр! Я вовсе не теоретизировал!
– Но если у вас нет достаточного количества энергии…
– Будет и энергия, если вы так настаиваете. Подождите.
Он направился в дальний угол лаборатории к телефону. Аппарат, должно быть, висел здесь со дня основания лаборатории, – с тех пор как я проснулся, мне подобная модель не встречалась. Последовал короткий разговор с ночным диспетчером университетской подстанции: профессор легко обходился без ненормативной лексики; как настоящий мастер слова, он мог быть более язвительным, употребляя и обычные выражения.
– Меня совершенно не интересует ваше мнение, уважаемый. Перечитайте свои инструкции. Вы подключите лабораторию, когда мне понадобится. Вы что, читать не умеете? Может, попросить завтра декана, чтобы он вам прочитал? А? Так вы умеете читать? А писать? Или на этом ваши таланты исчерпаны? Тогда запишите: ровно через восемь минут дать полное напряжение на аппаратуру мемориальной лаборатории Торнтона. Повторите. – Он повесил трубку на место. – Люди, люди!
Он подошел к пульту управления, пощелкал тумблерами и стал ждать. Даже с того места, где я стоял на платформе, можно было видеть, как дрогнули и поползли по шкале стрелки приборов, над пультом загорелась красная лампочка.
– Есть энергия! – объявил профессор.
– И что дальше?
– Ничего.
– Так я и думал.
– Что вы хотите этим сказать?
– То, что сказал. Ничего и не произошло бы.
– Боюсь, не совсем понимаю вас. Надеюсь, что не понимаю. Я имел в виду, ничего не произойдет, если я не замкну пусковой контакт. А замкнул бы, вы бы переместились ровно на тридцать один год и три недели.
– А я говорю, ничего бы не произошло.
Он помрачнел:
– Я думаю, сэр, вы оскорбляете меня намеренно.
– Называйте как хотите. Профессор, я пришел сюда проверить, насколько правдивы удивительные слухи о вашем открытии. Что ж, я проверил. Я увидел пульт с разноцветными огоньками на нем – он был похож на пульт безумного ученого из какого-нибудь спектакля. Я увидел балаганный трюк с парой монет. Между прочим, слабенький трюк – ведь монеты выбирали вы сами и сами объясняли мне, как их помечать; да любой фокусник-самоучка сделает это лучше. Я слышал только разговоры, но слова ничего не стоят. Открытие, на которое вы претендуете, невозможно. Между прочим, в министерстве думают так же. Ваш отчет даже засекречивать не стали, просто подшили в папку курьезов; время от времени они достают его оттуда и дают почитать желающим посмеяться.
Я подумал, бедного старика вот-вот может хватить удар, но мне нужно было сыграть на единственной его чувствительной струне – тщеславии.
– Выходите оттуда, сэр! Выходите! Я вас сейчас изобью. Вот этими самыми руками изобью.
Он разъярился настолько, что действительно мог со мной справиться, несмотря на возраст, вес и состояние здоровья. Но я продолжал его подзадоривать:
– Не пугайте меня, дедуля! И эта дурацкая кнопка меня тоже не пугает. Давай, нажми ее!
Он взглянул на меня, потом на кнопку, но нажать все еще не решался. А я выдохнул со смехом:
– Фуфло это все – так парни мне и сказали. Твитч, ты самодовольный надутый старый жулик, чучело гороховое. Полковник Трашботтем был абсолютно прав.
Это сработало.
10
Когда он врезал по кнопке кулаком, я хотел крикнуть, чтобы он не делал этого. Но было слишком поздно – я уже куда-то проваливался. Помню, я успел подумать, что не надо было мне доводить дело до конца. Я ведь терял все… И замучил до смерти бедного старикана, который не сделал мне ничего плохого… А я теперь даже не знал, куда меня несет… и смогу ли я добраться куда-либо вообще…
И тут я прибыл. Я упал с высоты фута в четыре, но, поскольку не был готов к падению, шлепнулся на землю, как мешок с картошкой.
Затем кто-то спросил:
– Откуда, черт побери, вы взялись?
Я приподнялся и обнаружил, что сижу на гравии, присыпанном сосновыми иголками. Около меня стоял подбоченившись мужчина лет сорока, лысый, худощавый, но хорошо сложенный. У него был умный, проницательный взгляд, приятное выражение лица. Но сейчас он выглядел рассерженным. Рядом с мужчиной стояла симпатичная женщина гораздо моложе его. Она молча, широко раскрытыми глазами смотрела на меня.
