– А можно от вас к соседу во двор заглянуть?
– Можно-то можно, но не больно-то много вы там увидите. Это раньше Шабан собак в открытом вольере держал. А как соседи жалобы на него строчить начали, он сарай построил. Там и держит своих жертв. Захочешь узнать, что происходит, на участок зайти надо. А зайти без согласия хозяина или без санкции следствия никак нельзя. Вот и бесчинствует, пока возможность есть.
– Это нужно прекратить!
В гневе Надя стала еще красивее, Саша просто залюбовался. Но тут Надя обратила мечущий молнии взгляд на него самого:
– Что стоишь?
Под этим взглядом Сашу так и кинуло к воротам. Скорей! На приступ вражеского гнезда! Сейчас он разметет в разные стороны и Шабана, и всех его жен и помощников. Всех раскидает! И причем голыми руками. Лишь бы поймать от Нади хоть один восхищенный взгляд.
– Саша!
Саша притормозил и оглянулся. Голос Нади звучал изумленно. И сама она выглядела удивленной.
– Ты куда помчался?
– Так ты же сама сказала: «Что стоишь?» Вот я и побежал.
– Ты что, всерьез собирался сражаться с ними всеми в одиночку?
– Ну да. Раз ты этого хочешь.
Саша пребывал в некоторой растерянности. Почему она его остановила? Что хочет от него Надя? Чтобы он немедленно разворошил это поганое логово или остался бы на месте?
– Вернись назад.
И Саша вернулся. Надя продолжала смотреть на него то ли в восхищении, то ли в изумлении.
– И ты по одному моему слову был готов влезть в драку?
– Почему только по твоему? Я тоже считаю, что с этим надо что-то делать. Ишь, натворили дел! Живодерню устроили! И еще подло как действуют. Люди им доверяют, подобранных на улице бродячих псов приводят. А они? Шкуры с них сдирают. Бизнес на собачьих страданиях устроили!
Надя кивнула.
– С бухты-барахты здесь ничего не решишь. Тут надо действовать с умом. Журналистов подключить, телевидение.
Тетя Лена – хозяйка Пуси, услышав такое, лишь фыркнула:
– Так Шабан ваших журналистов к себе и пустит! Думаете, мы не пробовали? Звонили. Приглашали. Да он всех прогнал. Шабан вообще чужих не жалует. Меня и то едва на порог пускает. А уж чтобы в тот его сарай заглянуть или в другие дела нос сунуть – ни-ни. Иногда зайду к Нине, а он обязательно рядом крутится. Да так и зыркает на меня, так и зыркает. Мол, проваливай, баба, не нужна ты здесь, лишняя. Нелюдимый мужик. По пальцам можно пересчитать те разы, когда сам он ко мне заглядывал. Чай вместе пили и вовсе только пару раз. Хотя живем мы с ним бок о бок и не первый год.
– А Нина? Она мужа одобряет?
– Да как сказать. Боится она его. А собачек жалеет. Приду, бывало, к ней, а она слезами так и умывается. Сегодня, говорит, мой изверг пятерых песиков на тот свет спровадил. Да каких песиков. Добрых, ласковых, привязчивых. Им бы хороших хозяев найти, жили бы себе собачки да людям пользу приносили.
– Значит, она может нам помочь?
– Если только как-нибудь незаметно для мужа.
– А вы сами к Нине вхожи?
– Когда мужа рядом нет, она горазда со мной языком почесать. Скучно ей одной. К Шабану если кто и ходит, так такие же уроды, как он сам.
К этому времени они уже сидели в гостях у тети Лены. Внутри в ее домике все было так же опрятно и приятно для глаза, как и снаружи. Чистенькие отглаженные занавески на окнах, кружевная скатерть на столе, много комнатных цветов. В углу стоит огромных размеров фикус, его листья глянцевито поблескивают, ни единой пылинки на них. Во всем убранстве этого дома чувствуется большая любовь к уюту и порядку.
Стены оклеены простыми светлыми обоями, на которых выгодно смотрятся картины в старинных рамах. Саша с Надей невольно залюбовались ими.
– Какие замечательные у вас картины, – сказала Надя, желая польстить хозяйке. – Они старинные?
Но тетя Лена вместо того, чтобы обрадоваться похвале, как-то вдруг смутилась.
– Старинные, да, – отозвалась она.
И тут же предложила друзьям чаю.
За чаем разговор потек и вовсе непринужденно.
– А можете Нине сейчас позвонить и к себе ее пригласить?
– Это да. В гости ходить – это ей не возбраняется. Понимает Шабан, что у жены хоть какая-то отдушина должна быть, иначе она взбунтуется.
Тетя Лена повела дело как заправский конспиратор.
– Нинок, – произнесла она в трубку. – Чего делаешь? Кашу собакам варишь? С костями? А чьими костями-то? Ну-ну, не плачь моя хорошая. Радуйся, что еще только с собачьими. Человек-то, он от преступления к преступлению всегда под горку катится. Глядишь, завтра и человечинку тебе твой-то на суп притащит.
Из трубки донеслись истошные рыдания.
– Ладно, не реви ты! Слезами горю не поможешь. Ты лучше скажи, придешь ко мне? Как зачем? Я пирожные купила. Диск новый у меня есть с мелодрамой заграничной. Посмотрим, как другие люди красиво живут. Пирожок с кофейком под это дело приговорим. Хочешь? Придешь? Вот и славно.
И, повесив трубку, тетя Лена кивнула:
– Сейчас кашу с плиты снимет и придет.
Нина – жена Шабана – оказалась маленькой невзрачной женщиной с пугливым взглядом. Увидев у своей подруги чужих людей, она совсем стушевалась. Тетя Лена долго умасливала Нину, но та так и не присела, осталась стоять, судорожно сминая загрубевшими красными руками подол передника. Передник был не первой свежести, и вообще Нина производила впечатление особы измотанной и неопрятной. Ногти грязные. Волосы засаленные. На ногах растоптанная обувь, которой пора на помойку.
– Нина, вот ребята хотят помочь твоему мужу завязать с собачьим бизнесом.
Нина кинула на друзей затравленный взгляд.
– У него все схвачено, – пролепетала она. – Уж сколько к нам проверок приходило, а никто и ничего до сих пор сделать не может. Не в прокуратуру же с таким делом обращаться. Да и с чем идти? По документам у мужа все чисто. А что собаки дохнут, так на то они и бродячие. Мало ли, чем они там на улице заразились. Ему еще и благодарность от администрации регулярно приходит, что улицы города содержит в чистоте и бродячих животных у себя приютил.
– Приютил! – возмутилась тетя Лена. – Скажи уж прямо, что убивает!
Нина отвела глаза.
– Бывает, что и сами дохнут. Слабые они.
– Потому что голодом их твой муж морит.
– Почему? – вяло сопротивлялась Нина. – Кормит он их.
– Нина!
– А что Нина? Что мне делать-то? Он мой муж. Мы этим бизнесом живем.
– На крови живете. Пока что на собачьей, но, помяни мое слово, скоро и человеческая прольется.
– Уж ты скажешь, Лена! – прошептала Нина, судя по бледности близкая к обмороку.
