Целую нежно,
твоя Сесилия.
Сесилия — Лео
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ
Париж, 30 января 18… г.
Дорогой Лео, я все больше привязываюсь к Терезе, в которой каждый день открываю новые черты. Она так чувствительна и деликатна, что может расстроиться из-за совершенных мелочей. Так, давеча я вернулась домой и не обнаружила зажженного камина. Я разделась самостоятельно и прошла наверх, к комнате Терезы, чтоб поинтересоваться, что случилось. Тереза плакала, сидя на стуле; я подошла к ней, собираясь обнять и поцеловать, но она остановила меня и призналась в измене. Во время своего отъезда она встречалась с другой женщиной и позволила себе дойти с ней до постели! Я рассмеялась. Ее признание было настолько наивным, что я не могла удержаться от смеха; я повела ее в свою комнату, усадила на колени и поцеловала в губы. Я попросила рассказать, с кем же она наставила мне рога. Тереза поведала, что по пути к галантерейщице она застряла в пробке на Сен-Филипп. В ожидании она рассматривала соседей в экипажах, пока ее взгляд не наткнулся на некую молодую элегантную женщину — это была ее прошлая хозяйка. Та самая «баронесса Сен-Леон», вульгарная кокотка и содержанка баронессы Нуй, которая дала хвалебные рекомендации, на основании которых Терезу взяли в наш с тобой, Лео, дом на работу.
Бывшая хозяйка попросила Терезу сесть к ней в коляску, сделала несколько комплиментов и начала задавать вопросы о ее нынешнем положении: о хозяйке, о достатке, об отношениях с хозяйкой. Затем она предложила заехать в будуар, который заново отремонтировала; у Терезы оставалось пара часов свободного времени и дом бывшей хозяйки был совсем рядом, так что она согласилась. Когда женщины прибыли в дом, их встретил слуга Луи, которого Женевьера (так зовут эту женщину) попросила оберегать их от ненужных посетителей и особенно не пускать в будуар Тьенетту — служанку, которую приставила к ней баронесса.
Они прошли внутрь. Женевьера попросила помочь ей раздеться и продолжила допрос обо мне: каков мой достаток, кто муж, были ли между нами более нежные отношения, нежели между хозяйкой и служанкой. Тереза отпиралась, как могла; но женщина знала о ее лесбийских наклонностях и, по всей видимости, не особенно верила в отговорки. Но тем не менее она произнесла довольно смешные слова насчет того, что научила бы меня уму-разуму для того, чтобы Терезе было не скучно. Когда Сен-Леон осталась в одной сорочке, она призналась, что всегда считала Терезу красивее и умнее себя, и поэтому было бы более логично, если б она была служанкой, а не Тереза. Затем она запустила руку под сорочку бывшей горничной и присосалась к ее рту… На этом месте Тереза прервала рассказ, чтобы еще раз виновато поцеловать меня. Я успокоила ее и попросила продолжать. Она стала рассказывать далее: про то, как они обе оказались на кровати и принялись ебать друг друга; о том, как кончили три раза подряд — по-животному страстно; о том, как использовали для своих утех годмише. В этот раз Тереза заметила в шкафу еще один годмише, кроме того, что они всегда использовали для любовных утех; он был из слоновой кости с золототканым поясом; но Сен-Леон попросила ее взять старый, так как этот был подарком Ребекки и слишком дорого стоил.
Она достала уже знакомый предмет, наполнила его теплой водой и завязала пояс на своей талии. Женевьера тут же увлекла меня к шезлонгу, призывая делать с ней все, что угодно. Эта вакханка, она завела Терезу и заставила заниматься любовью до тех пор, пока не пресытилась окончательно. Она говорила, что счастлива с Терезой, как ни с кем другим; даже ее маленькие содержанки — девочки-ученицы, которых она кормила и одевала, не могли доставить ей столько наслаждения и приглашала заходить почаще. На прощание она решила отблагодарить подругу и предложила ей на выбор любой предмет из шкатулки, полной золотых перстней и банкнот. Тереза хотела отказаться — она не могла принять деньги ни как плату за интимные услуги, ни как знак доброй воли; но «баронесса» успокоила ее, сказав, что это — лишь подарок на память, подарок для ребенка Терезы и насильно вручила ей кольцо. Когда та вышла на улицу, она чувствовала себя совершенно опустошенной и даже ноги передвигала с трудом. Она взяла экипаж и уехала домой, не вспомнив о деле, которое у нее было в городе, а когда добралась до кровати, то целиком отдалась чувству раскаяния.
Я прижала ее к груди и поинтересовалась, так ли любит она меня, как прежде, на что Тереза ответила, что забыла обо мне на то время, пока была в будуаре. Еще бы! Она неистовствовала и яростно получала наслаждение, но я не хотела упрекать ее в этом — даже наоборот, я завидовала. К тому же мне так понравилась идея годмише, что я предложила купить его как можно скорее. Затем мы принялись рассматривать кольцо, которое со времени прихода Терезы домой так и валялось на кровати, завернутое в банкноту. Она примерила прекрасное ювелирное украшение с сапфиром на палец, и оно пришлось ей впору. Терезе вообще очень идут любые украшения — я бы тоже с удовольствием осыпала ее драгоценностями!
Более того, я захотела взять другую горничную, чтобы Терезе не приходилось выполнять работы по хозяйству, но она настояла на том, чтобы я не лишала ее забот по дому. В итоге мы сговорились на том, чтобы взять женщину для выполнения самых трудных работ, а Тереза стала для меня настоящей компаньонкой — подругой, с которой не стыдно появиться в свете. Она играет на фортепьяно, поет, и мы ежедневно музицируем вместе. Она представляется вдовой и носит обручальное кольцо, подаренное ей дядей. Мне кажется, она так прелестна, что ты тоже полюбишь ее, возможно, даже больше, чем меня…
Твоя Сесилия.
Лео — Сесилии
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
Калькутта, 11 февраля 18… г.
Мне кажется, Сесилия, что эта Тереза — и впрямь весьма приятная особа. Я начинаю проникаться к ней теплыми чувствами. Хотя мне трудно судить издалека, правильно ли ты поступаешь, так ярко проявляя свои добрые чувства к ней, но я не осуждаю тебя — ведь подчас даже самый простой каприз может решить человека рассудительности!
Например, в тот день, когда я поцеловал нежное плечико Доры в саду у генерал-губернатора, я рисковал честью — ведь меня могли выгнать как простого слугу! Я до сих пор не могу понять, что меня на это толкнуло — возможно, тайный голос (хотя я не очень верю в «тайные голоса») или, скорее, непреодолимое желание прикоснуться губами к ее коже…
Мне не дают покоя мысли о Валентине. Твоя сестренка — настоящая проказница! Надо бы забрать ее из этого странного пансиона, но не спешить выдавать замуж, а подыскать действительно хорошего человека — такого, как я. Подозреваю, что таких не очень-то много… Вначале я прочил ей Жерара, но после твоих комментариев убрал его из списка кандидатов.
Меня не сильно удивили твои рассказы о ней. Помнишь ту ночь, когда перед отъездом она пришла к нам в спальню пожелать спокойной ночи? Я подхватил тогда ее маленькие грудки, просвечивающие под ночной рубашкой, и попросил показать их, чтобы сравнить с твоими. Но ты рассердилась и прогнала ее, сказав, что это неприлично. В этот момент в ее глазах засветился гнев — гнев настоящей обиженной женщины, и ее маленькая рука задрожала в моей. Вспомнив об этом, я не слишком удивился твоим словам о том, что она уже не то невинное дитя, что приезжало к нам в гости когда-то.
