Она подняла наполовину заполненную форму о служебных расходах, под которой лежал листок бумаги, исписанный от руки. Темная полоска в верхней части листка говорила о том, что перед ней фотокопия. Внимание Стейси привлекли два слова в самом верху:
«Дорогая мамочка».
Констебль почувствовала тяжесть в желудке. Она поняла, что это предсмертная записка Джастина Рейнольдса. Доусон забрал ее на месте самоубийства и отксерокопировал, чтобы приложить к отчету, а оригинал вернул родственникам.
Эти обыденные слова были написаны так, будто юноша написал их, чтобы напомнить о футбольном матче или попросить купить что-нибудь к чаю. А ведь это были последние слова Джастина, его последние мысли, которые он хотел сообщить маме. Стейси еще не забыла о дисгармонии между его юным лицом и детским беспорядком в комнате и пятнами крови на стенах.
Девушка почувствовала, что обязана выслушать его.
Она опустилась в кресло Доусона и начала читать:
Дорогая мамочка,
Прости меня за все. Прости за то, что я не умею объяснить тебе этого. Что бы ни случилось, что бы ты ни узнала, знай, что ты в этом не виновата. Виноват во всем я – и то, во что я превратился. Я просто не могу жить в мире с самим собой и с тем, что я натворил. Я не такой, как ты обо мне думаешь. Уже не такой. Прости, Ма, прости меня за все.
Возвращая записку в нижний лоток на столе, Стейси не стала обращать внимание на то, что у нее дрожат пальцы.
Это был не их случай – в том деле не было ничего подозрительного.
Мальчик умер, но это не их проблема. Семья была раздавлена, убита горем, сбита с толку, но их это не касается.
Хотя Вуд обратила внимание на некоторое особенности записки.
Первые несколько слов были написаны твердым, аккуратным и уверенным почерком – в написании строчных букв ощущалась сосредоточенность. Но потом буквы становились все больше и неряшливее – было понятно, что ручкой водят эмоции. Последние несколько слов нацарапаны совсем неаккуратно, как квинтэссенция боли, а потом… ничего.
Половина страницы белой пустоты. Принятие смерти.
Стейси постаралась сдержать слезы.
Эту записку она запомнит надолго.
Глава 15
– И что ты думаешь об этом землевладельце, который появился на месте преступления? – спросила Ким, пробираясь сквозь пробку. Она не могла больше выносить это бесконечное молчание.
– Прости, ты сейчас говоришь о том мужике, которого я заметил, а ты проглядела? – В голосе Тревиса звучала издевка.
Женщина только крепче вцепилась в рулевое колесо – она много дала бы за то, чтобы он ошибался.
Итак, у нее есть выбор – или молчать, или терпеть эти мелкие подколки.
– Кажется, его очень интересовало, говорили ли мы уже с семейством Коули, – заметила Стоун.
– Так его это и должно интересовать, – пожал плечами Том. – На принадлежащей ему земле обнаружены человеческие останки. Разве ты на его месте не захотела бы узнать, что происходит?
– Да, но в нем была какая-то заносчивость. Как будто он уверен, что все будет так, как он решил. Этакое ощущение абсолютной правоты.
– Не удивлюсь, если ты решишь этим заняться, Стоун, – пробормотал мужчина, открывая кожаную папку и делая пометку.
Ладно, может быть, действительно лучше помолчать, подумала Ким и прикусила язык. Интересно, пришло ей затем в голову, четыре часа – это уже достаточно, чтобы вернуться к боссу и признать свое поражение? Скорее да, чем нет, решила инспектор.
Зазвонивший телефон Тревиса заставил ее вздрогнуть.
Детектив ответил, выслушал звонившего и, взглянув на Ким, выругался и разъединился.
– В чем дело? – спросила она.
– Это от Коули, – сказал ее соперник.
– А мы туда и едем, – отрывисто ответила Стоун. Чего он от нее хочет? Чтобы она двигалась со скоростью света на этом одиннадцатилетнем «Гольфе»?
– Ну так притопи. Там уже кого-то убили, – сообщил Том.
Глава 16
Брайант остановился у дома, стоявшего в ряду таких же таунхаусов. Окна на нижнем этаже были плотно занавешены зелеными шторами, а окно на втором закрывала фанера.
– Ты уверен, что это здесь? – спросил он у Доусона. Дом выглядел заброшенным.
– Номер двадцать три, – подтвердил его напарник.
Брайант вылез из машины и практически услышал шелест тюлевых занавесок, которые раздвигали любопытные обитатели соседних домов. Сержант осмотрелся. Перед домами не было палисадников, так что их верхние окна смотрели прямо друг на друга через узкую дорогу.
Детектив подошел к двери и постучал. Он услышал, как женский голос крикнул что-то по-польски.
– Боже мой, ты только полюбуйся на это! – сказал Доусон, приглядываясь к двери. Несмотря на то что она была свежевыкрашенной, на ней все еще можно было разглядеть царапины. Новая краска просто заполнила их.
Брайант насчитал семь богохульств и ругательств, выцарапанных на дереве.
Дверь открылась, и на пороге появилась худенькая женщина с ребенком на руках, похожая на мышку и одетая в застиранный спортивный костюм.
– Миссис Ковальски? – уточнил Кевин.
Женщина кивнула, но не освободила проход, продолжая похлопывать младенца по голенькой спинке.
В нос им ударили ароматы грязных подгузников.
– А вы кто? – с подозрением спросила хозяйка.
Доусон представил их обоих, и в это время младенец громко и с удовольствием срыгнул, после чего немедленно заплакал.
– Мы можем войти? – спросил Брайант, чтобы заставить полячку поскорее закрыть дверь. Иначе ребенок умрет от холода.
Женщина отошла на шаг, и им навстречу заковылял еще один малыш, только что начавший ходить. Он врезался в коленку матери, упал на пол и зарыдал. Хозяйка дома подняла его на ноги, ухватив за кисть своей свободной рукой. Брайант решил, что этому ребенку от силы года полтора.
– Niech to szlag
[37], – выдохнула женщина, оттаскивая его от двери.
Малыш прекратил рыдать и отправился в глубь дома, наступив по дороге на пеленку. Среди кубиков, книжек и мягких игрушек, покрывавших пол, выделялся ярко-зеленый горшок.
Тут раздался еще один крик, и Брайант обнаружил, что в комнате есть второй грудной младенец, близнец первого, – он лежал в колыбели возле дивана.
Женщина положила младенца № 1 на диван, потом туда же из колыбели вытащила младенца № 2, после чего переместила младенца № 1 в колыбель, а младенца № 2 – к себе на колени и, приподняв свою кофту, дала ему грудь.
