Хозяин дома кивнул.
– А вы, случайно, не иудей? – поинтересовался он у сирийца с особым оживлением.
Тот улыбнулся.
– Нет. Но можно быть просто образованным человеком.
Во взглядах супругов мелькнуло ярко выраженное разочарование. Значит, это называется «образованный человек»…
– Вы упомянули Давида, это старший брат? – продолжил Карл.
– Брат-близнец Альберты. Да, он был старше – правда, всего на семь минут. – Госпожа Гольдшмидт попыталась улыбнуться, но это оказалось непросто.
– И Давида больше нет в живых?
– Нет. Он не перенес случившегося с Альбертой и просто-напросто зачах с горя.
– Это все сплетни, Рахиль, он умер от СПИДа, – жестко выдал муж. – Простите мою супругу, просто нам обоим по-прежнему очень тяжело принять то, что произошло с Давидом.
– Я понимаю. Но они с Альбертой были духовно близки?
Госпожа Гольдшмидт подняла вверх два скрещенных пальца.
– Как горошины в стручке, да. – Затем она обратилась к мужу: – И он был потрясен случившимся с Альбертой, Эли, ты не можешь это отрицать.
– А могу я поинтересоваться еще кое-чем, господин и госпожа Гольдшмидт? – вклинился Ассад.
Оба кивнули с явным облегчением, обрадовавшись смене темы. Образованному человеку не пристало отвечать отказом, тем более если ты и сам относишься к этой категории.
– Вы никогда не получали открыток от Альберты? Или писем, чего-нибудь в этом роде? Все-таки она отсутствовала дома дольше четырех недель и, возможно, впервые уехала так надолго; или я ошибаюсь?
Женщина улыбнулась.
– Ну да, парочку открыток получили. Естественно, с изображением местных достопримечательностей. Мы сохранили их, хотите взглянуть?
Она обернулась на мужа, словно хотела получить его согласие. Но не получила его.
– Альберта не так много писала. Только про школу, про то, чем они там занимаются. Она хорошо пела и обладала кое-какими способностями к рисованию. Могу показать вам ее давнишние работы.
Супруг собирался возразить, но передумал и уставился в пол. Карл чувствовал, что, несмотря на неприветливую манеру держаться, он переживал случившееся глубже, чем мать.
* * *
Она вывела их в узкий коридор с тремя дверями.
– Вы сохранили комнату Альберты в неприкосновенности? – осторожно спросил Карл.
Женщина покачала головой.
– Нет, мы переделали ее для Сары и Бента, а теперь это комната малыша, когда они приезжают к нам в гости. Они живут в Сёндерборге, далековато, гостят у нас по несколько дней, так что удобнее иметь собственный угол… Нет, вещи Альберты хранятся вот здесь.
Она открыла дверцу стенного шкафа, откуда чуть не вывалилась башня из картонных коробок.
– Тут в основном одежда, но в верхнем ящике лежат рисунки и открытки.
Она достала нужную коробку и опустилась на колени, чтобы распаковать ее. Ассад и Карл сели на корточки.
– Вот это висело у нее на стене. Она была своеобразной девушкой, как видите.
Несколько постеров с тогдашними поп-звездами. Вроде ничего необычного тут не было.
– А вот ее рисунки.
Женщина извлекла из коробки пачку бумаги и принялась медленно листать работы. Это были превосходно выполненные в техническом смысле рисунки, тонкие линии и резкие контуры; однако, что касается выбора мотивов рисунков, тут сразу бросалась в глаза духовная незрелость автора. Парящие длинноногие девушки в эльфийских костюмах, окруженные облаками звездной пыли и многочисленными сердечками… Несомненно, Альберта переживала период бурных романтических грез.
– Она не ставила дат. Эти работы выполнены во время пребывания в народной школе?
– Нет, те она нам так и не прислала. Возможно, они висели на выставке, – предположила госпожа Гольдшмидт с некоторой гордостью. – А открытки вот здесь. – Она отодвинула рисунки, вытащила из пластиковой папки три почтовые карточки и с благоговением протянула их Карлу. Ассад пристроился за его спиной.
Это были три глянцевые пообтрепавшиеся открытки с изображением центральной площади в Рённе, крепости Хаммерсхус и летнего пейзажа неподалеку от Снойэбэка – коптильня и летящая чайка на фоне морской панорамы. Альберта подписала их печатными буквами. Краткое описание своих впечатлений от нескольких экскурсий по острову, больше ничего. «Я в порядке, обнимаю вас» – этой фразой завершались все три открытки.
Госпожа Гольдшмидт вздохнула, переменившись в лице.
– Посмотрите, на последней поставлена дата за три дня до ее гибели. Как жутко думать об этом…
Гости поднялись, и, потерев колени, поблагодарили хозяйку.
– А что располагается за другими дверями, фру Гольдшмидт, можно поинтересоваться? – спросил Ассад, заглядывая в глубь коридора. Какие мы вдруг стали вежливые, только поглядите на него…
– А, наша спальня и комната Давида.
– А комнату Давида вы не переделали в детскую? – удивился Карл.
Лицо женщины приобрело прежний утомленный вид.
– Давид съехал в восемнадцать лет и оставил после себя жуткий бардак. Он жил на Вестебро, не в лучшем месте, назовем вещи своими именами, а когда умер в две тысячи четвертом году, его друг прислал нам все его личные вещи. И мы сложили всё в его комнату.
– То есть вы никогда не перебирали его вещи?
– Нет, мы не посмели трогать и его вещи тоже.
Карл бросил взгляд на Ассада, который еле заметно кивнул в ответ.
– Я знаю, что это может показаться странным и, возможно, неуместным, но можно нам посмотреть на его вещи?
– Не знаю… не понимаю, зачем?
– Вы ведь сказали, что Альберта и Давид были духовно близки. Возможно, она общалась с ним, будучи в народной школе… Быть может, она писала ему письма…
В выражении лица хозяйки произошла резкая перемена. Словно болезненное откровение вот-вот должно было достичь ее сознания, а она этому изо всех сил сопротивлялась. Неужели им в голову никогда не приходила подобная мысль?
– Сначала я спрошу у мужа, – сказала она, избегая встретиться с ними взглядом.
* * *
В этой комнате, где вдоль стен и даже на кровати высилось огромное количество коробок и ящиков, находилось множество свидетельств иудейского вероисповедания семьи, в отличие от всего остального дома. На стене красовалась звезда Давида, висел плакат с перепуганным еврейским мальчиком из варшавского гетто, фотографии в сандаловых рамках с бар-мицвы Давида, платок, который был накинут ему на плечи во время вышеупомянутого ритуала. Все эти вещи были прикреплены к стене тоненькими гвоздиками. Над письменным столом висела небольшая книжная полка из тика с книгами еврейских авторов – Филипа Рота, Сола Беллоу, Зингера, а также соотечественников – Катца и Тафдруп. Нельзя сказать, что такой состав библиотеки являлся типичным для молодого человека. Но еще больше в этой комнате бросался в глаза красочный конгломерат бунта и нескрываемой антипатии в отношении провинциальной среды и жестких ограничений и рамок. Подоконник был уставлен фигурками из сражений «Уорхаммер фэнтези». На стенах висели постеры с «Фестиваля Роскиле» и пара плакатов с Джорджем Майклом и Фредди Меркьюри. На небольшом магнитофоне лежала стопка всевозможных компакт-дисков – «Иисус Христос Суперзвезда», «Кисс», «AC/DC» и даже Шер и «Блёр». В комнате даже висели перекрещенные ржавый паранг и неплохая копия самурайского меча. Сразу стало понятно, что между сыном Давидом и упитанным отцом Эли, развалившимся в кресле, пролегала целая пропасть.
