– Ширли, тут у каждого есть свой скелет в шкафу, который никто не хочет выпускать на свет. Помни об этом и внемли Ату, когда тот в следующий раз скажет, что он «видит тебя». Он знает всю твою подноготную и желает, чтобы ты не потеряла себя.
После такого откровения они сблизились во многих смыслах. Валентина призналась, что после Малены у нее еще не было такой близкой подруги, и Ширли была польщена и тронута.
Естественно, никто не запрещал обсуждать жизнь, текущую за пределами Академии, однако многим это казалось неправильным. Это не относилось к Ширли и Валентине, и они успели обсудить множество общих интересов и склонностей.
– У девушки, выросшей в Севилье, Джордж Клуни способен вызвать столь же жаркие грезы, как у той, что живет в Бирмингеме, – как-то призналась Валентина.
Как и Ширли, Валентине гораздо больше нравился Энрике Иглесиас, нежели его отец; Джулия Робертс вызывала большую симпатию, чем Шерон Стоун; пиво казалось вкуснее, чем вино; а опере она предпочитала мюзиклы.
Они обсуждали сотни вещей, которые любили или ненавидели, и всякий раз радовались тому, насколько схожи могут быть люди по духу, несмотря на культурные различия.
Вообще-то было не принято посещать чужие комнаты, и все же эти две женщины частенько нарушали правило и сидели в комнате у одной из них, болтая о том, о сем.
В один из таких вечеров Валентина заметила на подоконнике у Ширли ремень и выслушала подробный правдивый рассказ о том, во что вылилось для Ширли обнаружение этого предмета.
Валентина слушала с большим вниманием. Очевидно, она слышала эту историю впервые. И когда Ширли завершила повествование и пожала плечами, словно извиняясь за безумные мысли, пришедшие ей в голову, ее подруга отвернулась и долго сидела молча, глядя в окно.
Ширли решила, что повела себя как идиотка, затронув недозволенную тему. Что сама разрушила дружеское доверительное отношение, проявленное к ней Валентиной, и теперь ничего нельзя исправить.
Она уже собиралась извиниться и признать свои подозрения глупостью чистой воды, поспешить убедить подругу, что теперь-то Ширли уверена – Ванда Финн живет себе припеваючи на другом конце земного шара. Вдруг Валентина повернулась к ней со взглядом, совершенно несоответствующим столь умиротворяющему, благостному месту.
– Это напомнило мне о странном и весьма неприятном сне, приснившемся мне недавно, – сказала она с мрачным взглядом. – Но я не уверена, что стоит рассказывать его тебе.
Глава 30
Четверг, 8 мая, и пятница, 9 мая 2014 года
– Карл, включи громкую связь, – попросила Роза.
Мёрк колебался – он знал, с кем имеет дело.
– Роза, давай лучше помолчим, а? – одернул ее читатель мыслей Ассад.
Та медленно кивнула, опустив подбородок до самой груди.
Карл набрал номер. Час был поздний, но опыт подсказывал ему, что все музейные директоры – в некотором роде фанаты своего дела и имеют обыкновение допоздна засиживаться на рабочем месте. В том числе и этот.
– Вы утверждаете, что он лучший специалист, занимающийся всем, что связано с культом солнца на Борнхольме?
Ассад кивнул.
– Карл, он археолог. Именно он раскопал эту фигню.
Мёрк поднял большой палец в одобряющем жесте.
Этот пасмурный день оказался на удивление удачным. Инга Дальбю как из пулемета выдала им всю информацию, которой владела. Тот факт, что она не в курсе псевдонима Франка, женщина тоже объяснила вполне правдоподобно. Они занимались сексом, больше ничего их не связывало. То, что Альберта стала играть в жизни этого мужчины более важную роль и узнала о нем то, чего не знала Инга, задело ее за живое.
Вообще-то не очень приятной она оказалась женщиной, эта Инга.
– Краеведческий музей Борнхольма, Филип Ниссен, – лаконично представился человек на другом конце провода. Дело пошло, директор еще сидел в своем рабочем кресле.
Карл взглянул на его фотографию на компьютерном экране. Полноватый, с всклокоченной бородой, в очках с чересчур толстыми линзами. На его взгляд, натуральный нерд
[21].
– Нет, к сожалению, я не могу сейчас разговаривать – музей закрыт. Так что вам придется подождать до завтра. Я собираюсь идти кататься на скейтборде со своими мальчишками. Поймите, они уже ждут меня на улице.
Однако! Все-таки не стоит судить о человеке по очкам в роговой оправе. Но скейтборд тут потребуется мощный. Видимо, сделанный по специальному заказу.
– Мы только хотели бы спросить, помните ли вы парня из лагеря хиппи, который в тысяча девятьсот девяносто седьмом году интересовался вашими раскопками и увлекался историей солнечных культов и солнечными камнями?
– К сожалению, нет, – запыхавшись, ответил директор – видимо, уже спускался по лестнице со скейтбордом и всей экипировкой под мышкой. В таком случае он перевел звонки на свой мобильный, а значит, никакой речи о «рабочих часах» вообще не могло быть.
– Его звали Франк! – крикнул Ассад.
Внезапно пыхтение в трубке прекратилось. Либо он остановился и задумался, либо рухнул с лестницы вместе с доской.
– Так-так, вы говорите, Франк… Так, может, вы имеете в виду Франка Скотта? Его?
Роза хлопнула всей пятерней по ладони Ассада – один-ноль в его пользу – и тут же побежала к компьютеру в углу. Теперь у нее было полное имя.
– Высокий длинноволосый парень с ямочкой на подбородке? – продолжал Карл.
– Да-да, это он. Но почему вы называете его хиппи? Он совсем не был хиппи.
– Из-за его стиля одежды.
Собеседник рассмеялся.
– Да он был одет ровно в такое же тряпье, как и все мы. А вы, видимо, предпочли бы месить грязь и орудовать шпателем в костюме от Армани?
– Вряд ли. Вы общались с ним после этого? Мы хотели бы связаться с ним.
– Эй, парни! – раздался крик в трубке. – Я сейчас закончу говорить по телефону и присоединюсь, договорились?
Судя по всему, парни были несогласны.
– Общались? – вернулся он к разговору. – Ну-у, я бы не сказал. Он же сбежал с острова, но некоторое время мы еще переписывались. Кажется, пару месяцев. У Франка имелись кое-какие теории, он очень серьезно относился к поиску свидетельств о существовании солнечных культов, которые могли бы подтвердить предположение о происхождении всех религий из одного-единственного источника: тут затронуты солнце, смена времен года, двенадцать созвездий…
– Вы переписывались. Каким образом? Письма? Имейлы?
– Письма. Он был довольно консервативен. Но я уверяю вас, эти письма не сохранились. Вокруг меня и так хватает всякого бумажного старья.
