— Семья есть? — спросила Агата грозно, чтоб нянька не заметила, как задела ее за живое маленькая нищенка.
— Одна я, барыня, — полушепотом отозвалась девочка, подняла глаза. — Были мы вдвоем с матушкой. Матушку Землица прибрала…
— А лет тебе сколько?
— Тринадцать будет. — В серых глазах затеплилась надежда, и Агата поняла, что уж дело решено — возьмет она девчонку, хоть знахаркой при княжеском доме, а коли знахарка из нее плоха — так в дворовые. Все ж таки будет сыта да одета. А еще лучше, подумалось вдруг Агате, приставить девчонку к Эльке, служанкой. Чтоб послушала дочка, что горе и нужда с человеком делают, как людей по свету гонят, и поняла, как хорошо за папенькой да маменькой жить, в теплом тереме, в сытости и довольстве.
Глядишь, сдружится Элька с маленькой служанкой, так послетит с няньки спесь. А девчонка, по глазам видно, как собака: погладь да покорми, и за тебя любому горло вырвет…
«Покормлю, — усмехнулась сама себе Агата, — и поглажу. Такая за добро стократно отдаст».
— Вот что, девочка, — строго сказала она нищенке, собственной ручкой поднимая с земли. — Открою тебе тайну, которую не всякая княжна знает. Коли хочешь увидеть, как перед тобою черви егозят, подними голову. Хуже нет — просить да в пыли валяться. Беру тебя на службу, коли тотчас, на этом месте, дашь мне клятву, что больше ни перед кем — будь то хоть барин, хоть князь — червем в пыли извиваться не станешь. Червей я горстью с земли черпаю, а хороший слуга дороже правой руки. Коли клянешься, беру тебя в услужение к моей дочери…
Нянька задохнулась от негодования, но справилась с собой, отвернулась, отступила на шаг от нищенки.
— Клянусь, — торопливо прошептала девочка, глядя на княгиню с радостным обожанием. — Ни перед кем головы не опущу, ежели вы так велите.
И принялась ловить ручку — поцеловать, отблагодарить новую хозяйку.
— Да яблок впредь в садах не воруй, — со смехом указала Агата на рассыпанный по траве завтрак маленькой странницы. — Не к лицу княжеской служанке по заборам да по чужим садам лазить.
— Не буду, — счастливо улыбаясь, пролепетала девочка, — за вашу доброту… век… Да разве ж я воровка…
— А разве ж нет? — вклинилась в разговор нянька. Видно, от обиды на хозяйку откуда ни возьмись явились и прыть, и ловкость. Толстуха схватила девочку за руку, дернула ворот рубашки, и Агата заметила на грязной шее золотой медальон. Без камня — видно, нужда камень вынула, — но все-таки слишком ценный для маленькой нищенки.
Ярость застлала глаза Агате. Обмануть хотела, воровка, попрошайка. Видно, уж не первой богатой барыньке она так честно в глаза глядит. Обокрала прежнюю хозяйку, вышли денежки, вот и пошла по миру простофилю искать.
— Откуда? — сдавленным от нахлынувшей злости голосом спросила Агата.
— Матушкин, — пискнула девчонка, вырываясь из цепких пальцев няньки, — золотница матушка была.
— Матушкин, — передразнила девчонку нянька, цепко держа за ворот и подол юбки свою вырывающуюся и захлебывающуюся слезами жертву. — Откуда ж у золотницы дочка-мертвячка. Вот как отрубят тебе руку на площади…
Что было дальше, Агата помнила, словно во сне, и потому едва ли могла сказать, как так сделалось, что, когда она протянула руку, чтобы сорвать медальон с шеи маленькой воровки, девчонка вывернулась и вцепилась тонкими загорелыми пальцами в запястье благодетельницы. И в тот же миг колдовское кольцо обожгло палец. И от него по всему телу пошла гулять лихая вьюга, бросился в голову и руки нестерпимый холод. Сила расходилась так, что помимо воли княгини посыпались с кольца белые искры. Нянька отскочила, выпустив воровку, и девчонка зайцем понеслась в сторону леса, падая и подбирая широкую юбку.
Агата, чувствуя, что не совладать ей с нежданной бедой, закричала, выдыхая в крике вспыхнувший страх, отшвырнула с дороги опешившую няньку. Подбежала к одинокому дереву, под которым недавно жевала яблоки проклятая нищенка, обхватила руками ствол и что есть силы вытолкнула из самого нутра яростный колдовской смерч. Посыпались дождем листья, дерево вспыхнуло скоро, как пучок соломы. Агата упала навзничь, раскинув руки. А невидимая вьюга, сорвавшаяся с кольца, плясала вокруг нее, тешилась. Выгорел клен, словно и не было, зато на месте рассыпавшихся яблок поднялись, раскустились, переплелись кронами яблони. Отцвели. Набухли словно капли крови в плотном смешении ветвей яблоки. Одно, тяжелое, переполненное чудесным соком, сорвалось с ветки и упало, раскололось о затаившийся в траве камень. Сок брызнул Агате в висок — и в тот же миг улеглась страшная вьюга. Обессиленная, княгиня поднялась с земли, цепляясь за яблоневые стволы, на неверных ногах побрела к стонущей в пыли няньке.
Несчастная, едва сдерживая злые слезы, пыталась срастить переломленную голень, но — то ли боль мешала ей сосредоточиться, то ли магии книжницы не хватало, но из вывернутой ноги по-прежнему торчали кости.
Агата хотела помочь, но не смогла поднять рук — кольцо тянуло к земле, ладони, словно налитые чугуном, вовсе не слушались. Нянька, заголосив от боли, еще раз с силой бросила белые искры с корешка книги. Рана поддалась, втянулись под кожу, вставая на место, срослись кости, но нога не выпрямилась.
— Ветрова дочь, радугино порожденье! — Плача, нянька погрозила кулаком лесу, где скрылась, затерялась в зелени сероглазая беда. — Не берет, не срастается. Болит…
Агата ощупала нянькину ногу.
Неправа оказалась нянька: срослась нога хорошо, крепко, все было ровно — будто и не лезли еще мгновение назад из-под кожи белые осколки костей. Но, словно на память о том, что обидела нянька маленькую воровку, не желала нога слушаться хозяйку, подворачивалась, заставляя прихрамывать, припадать на сторону при каждом шаге заставляя гордую нянькину голову склоняться перед болью и судьбой.
Агата, сама обессиленная странной колдовской метелью, мучаясь раскаянием, подала няньке руку. Та поднялась, цепляясь за госпожу, попробовала привстать на ногу — да не тут-то было. Вскрикнула, ухватилась крепче.
— Потерпи, — прошипела княгиня, отцепляя с рукава нянькины пальцы. — Или не видишь, что нездорова я. Не ровен час обе на дорогу завалимся, хороши магички. Как воротимся, отдохну и поправлю тебе ногу…
Нянька приободрилась, попробовала снова наступить и, хоть и вскрикнула, удержалась, сделала шаг, другой.
— Вот и славно, — проговорила Агата.
Вдалеке на петляющей среди гречишного поля дороге показался воз. Пара мужичков, шумно бранясь, сидели на телеге. Третий нахлестывал лошадку. Черноволосый юноша, года на два-три старше Якубека — не мальчик уж, мужчина, — спал, укрывшись плащом с незнакомыми гербами.
Агата хотела уже повернуть назад: мужички могут узнать в прохожей барыне хозяйку Бялого, колдовать сейчас ей было не под силу, и на охромевшую няньку надежды никакой. Вот и решила — пусть нарезвятся дети, дома и потолкуем о княжьем достоинстве, о том, как отца да мать следует почитать.
