— Умеют, умеют бабы молиться, — словно бы не замечая ее, подхватил Иларий. — На подъезде к Бялому хотели дальнегатчинца нашего, Тадека, вольные люди порешить. Да только я поспел — не иначе молилась за него твоя сестрица. А может, и еще кто, кому по сердцу наш русый богатырь… Да и за тебя, я думаю, та девчушка Элькина, с косой, верно, крепко молится.
Иларий весело прищурил синие глаза, ожидая, что подхватит Якуб шутливый разговор, но тот не подхватил, хмуро глянул на бледнеющее небо. Откуда было знать веселому манусу, что согнал Якубек со двора свою Ядзю, отослал в Черну за то, что помогла Тадеку. А теперь, видишь, оказалось, что едва не погубила. А может статься, не одного Тадеуша поджидали в лесу разбойники. Только не стал делиться Якуб своими темными мыслями с воскресшим манусом.
— Эльке сейчас едва ли до молитвы, — посуровев, ответил он веселым словам Илария. — У Чернской княгини много дел. А Тадеуш куда подался, не знаешь?
Иларий отшатнулся, удивленно захлопал глазами.
— Нешто отдал батюшка Казимеж Эльжбету Чернскому душегубу, — проговорил он, словно не услышав последнего вопроса. — А я думал, брешут, что сам кровопийца к нашей Эльке сватается.
— Собаки брешут, — буркнул Белый плат, — а молва редко ошибается. Отдал Эльку, быстро дело обернул Черный Влад. Почитай, через четыре дня, как ты пропал, стала Эльжбета княгиней Чернской. И приданое отец дал непростое. Людьми расплатился…
Якуб пристально смотрел в лицо манусу, думал — выдаст Иларий, хоть взглядом, хоть движением капризных губ, что знает, как Казимеж его, раненого, Черному Владу в Элькино приданое дать хотел.
Иларий отозвался не сразу. Вспомнил — говорила что-то лесная травница про свадьбу в Бялом. Только не до того ему было, и не слушал ее вовсе. О руках думал. Себя жалел. А про то, как он в ее доме оказался, Агнешка и говорить не желала. Мол, долг свой плачу, и весь сказ. А вот тот палочник, что умер в лесу от своего посоха в Илажкиной руке, — тот о Черном князе говорил.
«Здесь был мучитель Владислав Чернский», — подумалось Иларию. Только в то время едва ли мог с ним манус поквитаться. Еле жив остался. Да пока валялся в лесной избушке, в Бялом пес знает что наворотил князь Казимеж.
— Это как, людьми? — спросил Иларий. Подумал, если б летели на свадьбе головы, так сказала бы ему Агнешка. Видно, пленными взял. Может, рабочими, мертвяцкой силой. Говорят, Черну Влад стеной колдовской обносит, башнями огораживает. И врут, будто за те башни сама топь пройти боится, рядом ходит. Может, толковых ремесленников Чернцу надо — вот и взял за Эльжбетой приданое каменщиками, плотниками.
— Магами взял, не ниже мануса, — прервал его размышления Якуб. — Да не просто магами, а увечными, умалишенными, теми, от кого и семья отступилась. И не на время, на полный герб. Не иначе до смерти услужатся новому хозяину…
Якуб невесело хмыкнул. Иларий заметил, что княжич осунулся и оброс щетиной. Только платок, закрывавший половину его лица, оставался неизменен в своей чистой белизне. На какой-то миг показалось манусу, что не Якуб перед ним, а кто-то другой, похожий, но был этот кто-то старше и грустней. И раньше была в Якубе трещинка, а теперь будто кто воткнул в нее нож да провернул со всей силы. И вытекала через эту расщелину из княжича жизнь.
— И что, Казимеж позволил?
— Позволил? — отмахнулся Якуб. — Да он бы, попроси Влад, последние порты отдал.
Иларий невольно оглянулся, не слышит ли кто крамольные слова Якуба. Княжичу хорошо, он будущий властитель Бялого, а Илажка — человек служилый, у тех, кто под князем ходит, голова на плечах не так крепко сидит.
— Жаль, не видел ты, Иларий, как батюшка нового зятька обхаживал, — не замечая манусовой опаски, продолжал Якуб. Горькие думы, терзавшие его не первый день, легко переплавились в полные злого яда слова. — Думает, только Черный Влад теперь Бялому защитник. А уж нас он и в расчет не берет — кого защитит увечный княжич?!
Знать, крепко наболело на душе у Якуба. И сказать о том было некому. А с Илажкой столько лет бок о бок — вот и прорвалось, высказалось запретное.
Иларий место свое знал. А потому потупился, словно бы и не слышал, что сгоряча вырвалось у молодого хозяина. Но словно невзначай протянул руку, положил по-дружески на горячую ладонь княжича.
Якуб точно очнулся, замолчал. Привычным движением поправил белый платок на лице.
— Забудь, Илажи, — отмахнулся он, отводя взгляд, — не пришлось бы тебе еще под Черным Владом жить, как родит Элька Владиславу сына и перейдет Бялое через мою калечную голову племянничку…
Якуб усмехнулся своей невеселой шутке. Иларий сверкнул синими глазами, но смолчал.
Так и попрощались, молча и невесело. Якуб неторопливо двинулся в сторону княжеского терема, двое слуг, терпеливо ожидавших в стороне, пошли за ним, ведя в поводу лошадей.
Иларий пошел в другую сторону, чувствуя, как ворочаются в голове темные, тяжелые мысли.
— Может, и меня взял бы беспамятного Владислав на полный герб, — внезапно осознал Иларий. — Обмакнул палец в чернила, оттиснул — и получи молодого, сильного мануса. Знать, здорово насолила Агнешка Чернскому властителю, когда из-под его носа раненого увезла. Вот почему она по лесам скрывалась, почему от каждого шороха вздрагивала.
Защемило сердце. Вспомнилось, каким злым, грубым, неблагодарным был с девчонкой Иларий.
«Вернусь за ней, — успокоил он расходившуюся совесть. — Истинный поклон Землице, вернусь».
В том, что дождется его лесная травница, Иларий не сомневался. По глазам видел. Но наперед надо с Влада Чернского должок взять, да Тадека-дальнегатчинца домой отправить. И вслепую действовать нельзя, осмотреться стоит. Хоть Каську толком порасспросить. Всего-то не было Илария в Бялом без малого три седьмицы, а переменилось все так, что не разберешь уже, кому верить, кому кланяться. Намутил воду Чернский владыка, всех обвел вокруг пальца. Сына против отца настроил, народ против властителя — хитер и силен Влад. И силой своей тешится, потому что равной никогда не знал. Казалось, нет во всем мире того, кто осмелился бы встать ему поперек пути. Были когда-то, да захлебнулись собственной кровью, выворотило им нутро волшебство Черного князя.
Иларий вытянул перед собой руки, шевельнул пальцами и залюбовался, как побежали по ним белые искорки. Не было Владу достойного противника — так будет. И без того со своей силой Иларий жил в любви-согласии, а после того видения в поле возле дома лекарки, казалось, прибавилось силы, легче раскручивался в груди ледяной вихрь, легче шел в опаленные руки. Сейчас хоть и манус, а без сомнения пошел бы Иларий против любого словника. Да что там — и мысль померяться силами с высшим магом не путала.
Он вскочил на спину Вражко и выехал за ворота в сторону княжеского охотничьего поселения. Когда подъехал, дворовые шавки выглянули было из своих подворотен, но каким-то неведомым чувством, хранившим их пегие бока, поняли, что не стоит соваться под черные сапоги красавца мага. Одна или две залились ему вслед лаем, и за этим визгливым подвыванием Иларий не заметил, что и впереди, там, куда он шел, было неладно: на Каськином дворе кто-то голосил. Жалобно и горько. Иларий замедлил ход, заглянул во двор, с удивлением заметил покрытую телегу. В доме и во дворе толпились бабы. То одна, то другая принимались громко всхлипывать, а то и подвывать, заливаясь слезами.
