Молодой маг прошел стороной, хотел подняться на крыльцо, но помедлил. Никем не замеченный в общем вое, он обошел дом и направился к старой конюшне. При виде открытой двери тревога, уже зародившаяся в сердце, холодной иглой уколола в основание шеи, потекла по спине ознобом. Ни дальнегатчинца, ни следов его пребывания не осталось.
Холодея, Иларий бросился в дом, также полный плачущими женщинами. Внимания на него никто не обращал, и манус беспрепятственно прошел по комнатам, пока не наткнулся на высокий стол с покойником и лежащую возле него ничком Катаржину. Словно почувствовав его присутствие, Каська подняла красное от слез лицо, вскрикнула и, горько рыдая, бросилась к нему на грудь:
— Как же это, Илажи, ведь я же не хотела… Он не плохой был. И меня люби-ил…
Каська зашлась рыданьями, тяжело повиснув на его руке. Через ее голову Иларий заглянул на мертвеца, и одновременно два чувства всколыхнулись в нем: и облегчение, и злость. На столе, почти до самого подбородка накрытый новиной, лежал, слава Земле, не дальнегатчинский Тадеуш, а ночной разбойник, палач, прижигавший раскаленным железом его руки. Тот, кого убил, не совладав с гневом, манус Иларий. Тысяча мыслей пронеслась в голове мага. Не зря казалось это лицо знакомым.
— Юре-ек, — заголосила Катаржина. — Ю-урек!
Каськин муж, рогоносец-палочник. Вот кто это был. Не раз видел его Илажка в дружине князя, да не дал себе труда запомнить лицо. Знать, больше бросились в глаза черные брови да шустрые глаза его жены. Так вот что горело в глазах мучителя — ревность. Кабы раньше знать, легко попрощался бы Иларий с чернобровой Каськой. Никакая девка манусовой силы не стоит, не стоит сожженных рук. Что баба: нынче подолом крутит, завтра… А сила — она на всю жизнь с тобой, и без этой возлюбленной свет не мил, земля не жирна.
— Илажи, миленький, — зашептала Каська горячими губами, заставляя оторваться от раздумий. — За всю мою любовь об одном прошу — сыщи, кто Юрека погубил. Ты на княжей службе, при батюшке Казимеже первый человек после княжича. Землицей прошу, сыщи.
— Зачем тебе, Кася? — пробормотал Иларий холодно, стараясь отстраниться от ее заплаканных глаз. Видно, давно в слезах — подурнела, расквасилась, словно и вправду бы верная жена. — Что тебе мужний убийца? Ворожея из тебя плохонькая? Не иначе косой задушишь. Брось дурить, о том, кто мужа твоего в царство Цветноглазой свел, не думай. Живи как жила, а князь тебя милостью не оставит, о том я позабочусь.
— Сыщи, — твердила Каська, словно не слушая. — Я ведунью знаю сильную. Я ей денег дам… Сколько спросит… У меня есть, батюшка князь с Юреком щедр был, так что уплачу, сколько надобно… Пусть она душегубцу кишки выворотит.
Живот Илария громко отозвался на ее слова, напоминая о том, что манус позабыл про утреннюю трапезу. Служанка-мертвячка сунулась спросить у хозяйки, не надобно ли чего, но, увидев ее в объятиях синеглазого красавца, густо залилась краской и шмыгнула обратно за дверь.
— Полно, Кася, — уже спокойнее и ласковее проговорил Иларий, — поплачь, покричи. Горе и выйдет. А месть — не бабье дело. А бабье — оно другое…
Молодой маг крепче прижал к себе всхлипывающую молодую вдовушку, стал неспешно осыпать поцелуями высокий белый лоб, расчесанные на прямой пробор темные волосы. И Каська притихла, словно нехотя подставляя щеки под его неторопливые поцелуи.
— Бабье — оно слаще мести будет… — вкрадчиво шепнул он на ухо сомлевшей Катаржине. Та прикрыла глаза, покачнулась, оперлась рукой о край стола, на котором лежало тело Юрека. И тотчас вспомнила все, отпрянула, залилась слезами. Иларий вышел, оставив вдову горевать с девками и приживалками. Но в животе вновь зашевелился голод, а под ноги — на беду — сунулась давешняя служанка.
— Куда спешишь, красавица? — улыбнулся ей Иларий, девушка потупилась, вновь краснея.
— Не опускай глазки, моя горлинка, — замурлыкал манус, поправляя белой рукой темную прядь, упавшую на лоб. — Такие глазки грех прятать. Землица накажет. Землица, она грешницу от праведницы всегда отличит. Грешницу наставляет, а праведницу испытывает. Вот просит у тебя смиренный путник кусок хлеба да глоток воды, смилостивишься над несчастным?
— Кушать желаете, добрый господин? — не зная, куда деться от собственной робости, пролепетала девушка. — Так на помин хозяина Юрека много уж наготовлено. Я сбегаю…
Она попыталась проскользнуть мимо разговорчивого гостя, но Иларий преградил ей путь.
— Разве испытание — подать нищему кусок хлеба. Испытание — грешное искушение, соблазн небесный. — Манус коснулся холеными пальцами загорелой руки девушки, погладил запястье, и тотчас невидимые его испуганной жертве побежали по смуглому от солнца предплечью белые искорки, нырнули под кожу, растворились в крови. И тотчас вынырнули вновь — лукавым огоньком в девичьих глазах.
— Что ж тогда испытание? — заговорила служанка, поднимая на Илария сияющий огненными брызгами взгляд.
Илажка потянул девушку к себе и юркнул в боковую дверь, что вела в кладовые. Дом Катаржины он знал как свои пальцы, а скромница мертвячка могла стать хорошей союзницей, если Каська не откажется от своей глупой бабьей мести.
Глава 54
Такая разве отступит.
Раз втемяшила что себе в голову, так всю душу вымотает. Вынет правду вместе с нутром.
— Не крути, мил человек, — пристальный взгляд впился в карие глаза бородача. — Начал сказ, так досказывай. Не все ты мне рассказал про Владовы башни.
Славко опустил голову, впился крупными желтыми зубами в жареное на углях мясо. Да только Ядзя не унималась. Ее настойчивый шепот не давал вознице вволю насытиться, под пытливым взглядом кусок не лез в глотку, и жаркое по вкусу было не сочнее пучка соломы, что и голодная лошадь не тронет.
— Расскажи, дяденька Славко, — пропела Ядзя, заходя с другой стороны. — Неужто вовсе меня не жалеешь. Ведь я в Черну еду, княгине в услужение, князю Владу в руки. А вдруг он, как и ты, решит, что я вечоркинская ведьма? Говорят, у него на площади столб стоит, а на нем головы человечьи?..
Но возница молчал да глядел не то с мольбой, не то с досадой.
Ядзя присела к костру, приняла из рук суровой молитвенницы плошку с похлебкой, сердито захлюпала горячим варевом. Но Славко держался. Как ни жалко ему было спутницу, не мог ответить на ее вопросы. Будь его воля, не отпустил бы ни на шаг бойкую болтушку Ядзенку, не посмотрел бы на то, что лента у нее в косе дорогая, дареная, не послушал бы никого — своими плечами загородил хоть от Влада Чернского, хоть от радужного глаза, хоть от самой Безносой. Казалось, за три дня пути прикипел он сердцем к спутнице так, что заживо не отнимешь. А рассказать не мог.
Невеселые мысли бродили в голове Славко. Он щурился на огонь, почесывал густую бороду. И тут большая ночная птица, сверкнув глазом, низко чиркнула крыльями над самыми головами путников. Вскрикнули женщины, молитвенница привычно схватилась за свой посох, а Славко сложил пальцы в оборонительное, опомнился, спрятал исчерченную шрамами руку. И натолкнулся на удивленный взгляд Ядзи.
