Агата ругала себя почем свет. Зачем гневила, зачем травила душу. Теперь, ежели что, вдвое страшнее будет Владова расправа.
В дверь сунулась девка. Агата сперва вздрогнула — не та ли, которую у двери Элькиной сторожить посадила. Не стало ли хуже дочке. А потом выдохнула — другая девка. Тут, в Черне, все служанки на одно лицо: чистые, холеные, круглые, напуганные.
А следом за девкой, как всегда лишь с легким поклоном и не снимая перед господами вечного своего плаща, словно и не холоп, явился великан Игор. Глядя на то, как тот без чинов склонился к уху князя и что-то шепнул хозяину, Агата пожалела, что они не в Бялом. Уж Казимеж на что тряпка, а вбил бы науку послушания в голову чудовищу, знал бы, как к господам обращаться, как низко кланяться.
Но Владислав только подался вправо, чтобы лучше слышать, о чем толкует слуга.
— Прощения прошу, драгоценная тещенька, — с кривой усмешкой проговорил он, поднимаясь из-за стола. — Дела княжеские ждут. А вы трапезничайте, ни в чем себе не отказывайте. Игор говорит, девка какая-то вас за дверью дожидается. Из ваших, из бяломястовских…
Князь кивнул, оборвав себя на полуслове, и вышел. Игор, согнувшись, нырнул в двери вслед за господином.
Агата дождалась, как стихнут шаги. Поднялась и направилась следом.
— Девка где? Та, что из Бялого? — грозно спросила у стоящего в дверях слуги.
— На кухне, знать, госпожа, — неловко переминаясь с ноги на ногу, ответил тот. — У нас, ежели кто с дороги, князь велит сперва кормить.
— Не знаешь, а отвечаешь, — напустилась Агата, вымещая на бедняге накипевшую злость. — Да и какой спрос с тебя, дурака, когда ты ровно стоять не умеешь. Ко мне девку проводи… как поест.
Ядзя была не чета чернским увальням, явилась тотчас. Бухнулась в ноги и тихо запричитала, как рада видеть дорогую княгиню-матушку. Агата подняла, погладила по русой голове.
— Что приехала, Ядзенка? — спросила она.
Глаза девушки блеснули слезами. Ядзя скривила губы, стараясь удержаться от рыданий.
— Проведать вас господин Якуб послали, да весточку передать, что все в Бялом тихо да мирно. Чтобы вы, матушка, не беспокоились.
— Знаю я это «мирно», — отмахнулась Агата. — Князь-батюшка девок щиплет да упивается, а Кубусь небось и из дому не выходит.
При упоминании о наследнике Бялого Ядзя опустила голову, коса с синей лентой соскользнула с плеча на грудь. Агата взяла в руки косу, коснулась пальцами дорогой ленты.
— Что, со двора согнал? — спросила она так тихо, что удивительно было, как служанка услышала. Та залилась краской. Кивнула. Слезка, крупная, чистая, сорвалась с кончика курносого носа девушки и разбилась об пол рядом с башмачками княгини.
— Говорила я, надо было с собой тебя взять, — утешила Агата. — И там толку не вышло, и здесь была бы полезней. Хотя с твоим-то языком… Ты ведь, Ядвига, языком, что помелом, машешь. Тут, под боком у нашего сокола, радуги ему в печень, тем, кто болтает, живется худо. Но верю, Ядзя, что сама Землица-заступница тебя ко мне послала. Только нынче о тебе вспоминала. Знать, услышала родимица мои мольбы. А значит, и таиться от тебя не буду. Эльжбета Казимировна, госпожа твоя, занемогла, да так сильно, что не знаю, проснется ли.
Ядзя прижала руку к губам, недоуменно посмотрела на строгое, потемневшее, но спокойное лицо грозной хозяйки Бялого.
— От тоски по своему дальнегатчинцу едва жизни не лишилась. Бежать думает. Потому нам с тобой, Ядзя, смотреть нужно денно и нощно, чтобы ласточка наша дурного не сделала. А иначе — одна радуга ведает, что случиться может. Хотел Владислав добром Бялое получить. А если добром не выйдет? Могут ли Казимеж с чаркой да перстеньком или Кубусь с платком своим да без самой завалящей ведьмачьей силы против него выстоять. Если станет князь мстить за нерожденного наследника — и Бялое возьмет, и жизни наши.
— Зачем ему Бялое? — подала голос Ядзя. — Вон, в Черне у него как хорошо. И богатый город, и красивый. Нешто ему еще нужно?
Агата замолчала. Уж не поверять же болтушке Ядвиге всего: сомнений, догадок, страхов. Знать, давняя злоба у князя Влада на бяломястовского господина. И Казимеж о том проговаривался, да не рассказал всего. А раз Казимеж не нашел чем прихвастнуть, значит, скверное было дело. И за это скверное Владислав теперь спрашивает.
— Вот что, Ядзя, — наконец пробормотала княгиня, — не нам с тобой в мысли Черного Влада лезть. Это он в наших мыслях читает, как в открытой книге. Не болтай да не выдумывай, чего не знаешь. А вот если услышишь что или увидишь, тотчас мне говори. Будешь при Эльжбете день и ночь. Не как прислуга — как подруга, советчица. Обе вы молодые, обе красавицы, обе по любимому тоскуете…
При этих словах Ядзя потупилась, захлопала ресницами, сдерживая слезы, но Агата словно не заметила ее грусти, продолжила:
— …скорее друг друга поймете. Развлекай, песни пой, сказки сказывай, шейте, гуляйте, в храм ходите, только чтобы поменьше наша голубка задумывалась. А если вдруг окажется где-то поблизости Тадеуш, все, что хочешь, делай, костьми ляг, а его к Эльке не пускай.
Глава 64
— А если бежать задумает?
— Не убежит, — ответил Влад, облокотившись на подоконник и глядя, как старик семенит через площадь к княжескому крыльцу. — Останется, Коньо. Ради жалованья хорошего, крыши над головой, места при сильном господине — останется. Старый прохвост думает, что, когда распахнется топь, успеет утечь. Но у меня на сторожевых к западу ребята крепкие, рот закроют, чтоб не колдовал, удержат. А уж как топь зацепит — сама потащит. А старик мне поблизости нужен, чтоб утром кликнул — к вечеру привезли. Не все он мне о вечоркинской ведьме рассказал. Кто-то, Коньо, мысли его от меня загораживает. Сильный. Может, и сама Агнешка эта постаралась. Только кажется, что знакомый кто-то, колдовство крепкое, ничего не скажешь, но все чувствую, словно след знакомой силы в мыслях у нашего старого проходимца.
Коньо залопотал что-то о высших магах, о силе Влада, против которой только безумец пойдет… Но Владислав не слушал. Оглянулся через плечо на Игора, безмолвно нависшего над раскрытой на столе книгой. Солнце било в окно, заставляя масляно поблескивать росписи на стенах. Потому Влад и вызвал к себе Конрада и Игора сюда, наверх, в башню, а не в подвал. В подвале были колбы, травы, тянуло кровью с ледника. А здесь дышалось привольно и легко. В высокие окна лился солнечный свет, ярче которого не создать никакой волшебной силой, хоть тысячи шаров зажги. И Влад подставлял лицо этому свету, чувствуя, как лучи касаются мягкими пальцами складок между бровями.
Мама любила здесь сидеть. Вышивала у окна, а рядом девушка раскладывала для нее драгоценные шелковые нитки. Мама была из беляничей, и узоры у нее выходили нездешние, чужие. Птицы не чернские — волшебные птицы, какие только в густых белянских лесах водятся. И песни такие же.
А они сидели подле нее и слушали — мальчик и юноша. Она звала их по-своему: Владик и Казимир. Не был тогда этот желтоволосый юноша ни князем, ни даже наследником. Наследовал Бялое старший брат Казимежа — Желек. Желеслав Бяломястовский. А Казика отправил отец в Черну, и в те времена богатую, сильную. Отправил учиться уму-разуму, смотреть, как знающие люди землю свою блюдут, княжение справляют, народ в мире и благоденствии сохраняют.
