А Казимеж все больше проводил время не с князем Радомиром, а с наследником Владеком. Не гнушался детскими забавами. Сколько окрестных полей проскакали они бок о бок, без седла, одетые, как простые горожане. Сколько выстругивал ему друг Казик деревянных мечей и стрел, подставлял себя под первые робкие детские еще заклятья, валялся в пыли, уча княжича борьбе, посмеивался над стариком Годзимежем, воспитателем чернского наследника, над старым магом Мечиславом, первым и последним его учителем.
И в ту страшную ночь искал Владислав своего друга, звал, перепачканный кровью, родителей, просил о помощи. Но Казимеж был уж на полпути в родное Бялое…
Владислав тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Тридцать лет назад это было. Уж теперь он в отцовский возраст вошел, не к лицу припоминать детские страхи. Нынешний Казимеж — не тот юноша. Не осталось в глазах заплывающего жиром пьяницы и потаскуна ни единой искры. Может, вина его извела, может, нрав скотский, только былое отмщено. Оборвалась леска, что была у Влада на тестя, — а значит, нет того больше среди живых. И вспоминать о нем более незачем.
— Это все тещенька, ведьма, — подумал Владислав, разминая ладони, что будто сами собой сжимались в кулаки. — Мертвец, говорит… Не болит у мертвецов сердце.
Владислав о мертвецах ходячих много знал. По молодости, как силу пробовал, делал таких. Десяток или два сделал. Да только толку от них как от слуг не было. Тычутся, бродят, а сделать что — беда одна. В бою от мертвецов тоже пользы мало. Отповеди за них нет — вот маги и рвут силовыми в клочки. Только слизь да шматки тухлого мяса. Потому и забросил это дело князь. С живыми сподручней. Живые и за страх, и за совесть хорошо служат.
Конрад — за страх. И старик этот, Болюсь, ежели понадобится, тоже за страх горы свернет. А вот Игор — за совесть.
Великан склонился над книгой, длинные белые патлы касались страниц.
— Неужто и вправду Бяла? — прошептал он, взглянул на князя в недоумении. — Говорили, уж не родятся больше. Может, врет старик? Устроиться потеплее хочет, вот и водит нас за нос?
Игор нахмурился, но князь только усмехнулся в ответ на опасения:
— У нашего батюшки Болеслава поджилки ходуном, а ты его в обмане подозреваешь, — утешил Игора хозяин. — Хоть и занавесил кто-то его мысли, а все-таки я высший маг. Увидел кое-что. Не лгал нам старик. Сама ему ведьма сказала, что сила ее не берет. Так что, Игор, может статься, Бяла пожаловала.
Князь замолчал, указал глазами на двери. Игор закрыл книгу и сунул под плащ. Конрад торопливо подошел к створке и распахнул ее как раз в тот миг, когда слуга, робея, потянулся к медному кольцу. Из-за плеча холопа выглядывал плешивый словник Болюсь.
— Заходи, батюшка, — велел князь.
Старик засеменил к нему, кланяясь, и попытался припасть к господской ручке. Владислав стряхнул с руки липкие губы словника, отошел от окна.
— Ты давече службу тебе найти просил, — сказал он сухо. — Службы в Черне всем хватит. Потому нашел я тебе местечко при сторожевой башне.
— Батюшка-князь, Владислав Радомирович… — Старик замотал головой, в ужасе пятясь. — Так там же топь… Радуга…
— Третьего дня закрыли, — ответил Влад. — Скоро не откроется. А жалованье я положу такое, что уж не нужно тебе будет в почтенные твои годы в рваном шатре на ярмарках да базарах девкам зубы заговаривать. У тебя, старик, на Конрада петелька словничья есть, потому в Черне тебя не оставлю, не обессудь. Но посылаю недалече. При башне в Яснинках будешь. Полдня пути, если конь хороший. И жди — позову. Раз уж ты говоришь, что вечоркинская девка на двор ко мне должна пожаловать, пригодишься, чтоб ее распознать, пока беды не наделала. А коли еще видение о ней у тебя будет, сам приходи или голубя пошли. Игор!
Князь обернулся, указал кивком великану на старика:
— Выдай-ка нашему дядюшке гербы да свиток к Яхиму, чтоб принял у себя в хозяйстве дорогого гостя.
— Как звать тебя, батюшка? — отозвался Игор, кивнув хозяину.
— Словник Болеслав, — трясясь всем тело, ответил старик, пока великан обходил его кругом, прикидывая на глаз, какую одежду приказать подать для нового башенного сторожа, — из Моховиц.
— Далеконько ты забрел от родных Моховиц, — усмехнулся Влад, видя, как словник опасливо оглядывается на сурового великана. — Там ведь и до Закрайних гор недалеко, да, Игор?
— Недалеко, — сумел трясущимися губами выдавить из себя словник.
— И с братьями да соплеменниками нашего Игора небось приходилось встречаться.
Великан сделался пасмурнее тучи, но князь подошел, легко коснулся его плеча.
— Знать, потому, как ни глянешь ты на моего товарища, так у тебя кадык ходуном ходит да колени подкашиваются, — продолжил князь.
— Уж кто встречался с закрайцами, не забудет, — прошептал Болюсь, — голова запамятует, так коленки напомнят.
— Так вот… — И голос князя из спокойного, веселого стал сухим и властным. — Забудь. И коленкам растолкуй. Игор хоть и закраец по рождению, с братьями своими давно связи оборвал. Теперь он чернский житель и первый мой помощник, а потому — увижу еще раз, паскудная твоя плешь, что ты на него с таким страхом смотришь…
— Владек… — начал было Игор, вступаясь за старика.
— Увижу еще раз, что ты по трусости друга моего и слугу позоришь, — продолжил Влад и внезапно замолчал, позволяя словнику самому придумать себе кару. — Теперь иди, отныне Игор между мной и тобой будет. И все, что хочешь ты мне сказать, ему сказывай. Все, что пожелаешь мне передать, только ему в руки доверяй. Понял… батюшка?
Глава 65
Осознание беды медленно приходит. Сперва постоит в дверях страшная мыслишка, вертя, как кошка, черным хвостом. Потом нырнет в голову, и уж не выживешь ее оттуда.
Никто не ведает, разве ветер один, что в голове у безумца делается. А в том, что безумен молодой князь, Иларий уж и не сомневался. Словно бы раскололась душа у Якуба — до полудня ходил он сам собой, дворне чубы драл, с главами городских родов в разговоры пускался — только глаза из-под белого платка блестели. А как переваливало солнце за полден, словно бы кто подменял молодого бяломястовского хозяина. Запирался Якуб в своем крыле, и ладно если плакал да молился, а то принимался кричать, об стены биться, да так, что весь платок в крови.
Того двору было не видно. Тому один свидетель был, верный Илажка.
Иларий устало потер глаза, прислушался, как за стеной бьется и надрывно плачет Якуб. Присел к столу, зажег еще одну свечу. При свете-то оно сподручней. А то из-за стенаний княжеских и у самого на сердце темно, все кажется, что тени из углов тянут к нему руки, что мертвый Казимеж стоит за окном в ночи и смотрит на него с укором и немой просьбой спасти наследника.
Спасти? Ценой собственной шкуры? Не много ли просишь, князь Казимеж?
Иларий поводил руками, разгоняя искры, резко отворил дверь и сбросил заклятье туда, где вжался в стену обезумевший Якуб. Тот осел, затих, свернулся возле сундука на выскобленных досках, уставился остановившимся взглядом в темноту.
