Тут со стороны дерущихся раздался громкий хрип и мужчины расцепились.
Одноухий вскочил на ноги. Глаза горят, половина лица полыхает бордовым, в руке – окровавленный кинжал. Сиплый остался лежать. Или, вернее сказать, кататься, шипя проклятия и в агонии стуча ногами по земле. Обеими руками он пытался зажать рану на животе, но красная сила стремительно покидала его.
Пулий видел, как огрубелое лицо бледнеет. Растрескавшиеся губы становятся почти синими. Сиплый посмотрел на Пулия – и в этот миг взгляд его застыл. По спине побежал холодок. Теперь никто не встанет на защиту. Он бы попятился, не будь руки Гнута, которая держала плечо как в клещах.
Одноухий вытер расквашенные губы и застыл, увидев, кто стоит рядом с Пулием.
– Капитан, я… Этот раб сбежал… я… мы…
– Тсс, – Гнут приложил палец к губам.
Его цыканье больше напоминало звук, издаваемый хвостом гремучей змеи. Одноухий, похоже, был такого же мнения – сделал шаг назад. А вместе с ним и остальные головорезы.
– Значит, – голос Гнута железом зазвенел в наступившей вдруг тишине, – ты позволил сбежать рабу, а потом поднял на ноги половину лагеря и убил моего… друга? – предводитель бандитов презрительно и совсем не по-дружески толкнул носком своего остроносого сапога тело Сиплого.
Пулий увидел, как поднялся и опустился кадык на горле Одноухого, а Гнут продолжал:
– Некоторые привыкли решать все проблемы с помощью стали. Ищут любой повод пустить ее в ход, – Одноухий выронил окровавленный нож, будто тот был проклят. Гнут этого, казалось, даже не заметил, – но тот, кто везде ищет драку, должен понимать – во всех не победить.
Одноухий еще раз сглотнул. Пулий готов был поклясться, что чует его страх.
– Дайте ему меч, – скомандовал Гнут.
Тут же один из головорезов сунул в скрюченную руку Одноухого клинок. Тот облизнул губы и уставился на оружие, явно не понимая, что делать дальше: продолжить вымаливать прощение или сражаться.
Гнут решил за него. Его собственный клинок будто сам по себе покинул ножны, и теперь смотрел острием вниз, вдоль ноги своего владельца.
Лицо Одноухого стало пепельным. На внутренней стороне его штанов появилось темное пятно. Мерзавец был так напуган, что не смог удержать выпитое внутри себя. Пулий злорадно ухмыльнулся.
Что-то капнуло с меча Гнута и осталось бурой кляксой в пыли.
И только тогда Пулий увидел, что на бедре одноухого разбойника появился разрез, вокруг которого, и расползается то самое пятно, уже пропитавшее всю штанину. Теперь кровь бандита обильно удобряла пылюку.
Пулий не мог поверить тому, что увидел. Если он вообще что-то увидел. Все действие уложилось в промежуток времени между двумя ударами сердца. Гнут успел оголить клинок и нанести противнику смертельную рану – прямо в бедренную артерию. Выходит, в тот раз, когда он проверял Пулия боем, разбойничий капитан лишь забавлялся.
Тем временем Одноухий стал таким же белым, как первый снег. Он уже был мертв, но еще не понял этого: сделал шаг, другой, выронил меч. Раненая нога подломилась, и бандит рухнул, как сноп. Вокруг него продолжала разрастаться кровавая лужа.
Гнут вскинул вверх обе руки.
Остальные бандиты наперебой принялись восхвалять своего капитана, стараясь перекричать один другого. Тот кивал и улыбался, подобно артисту после успешного представления, а затем обратил взгляд на Пулия. Рот по-прежнему продолжал улыбаться, но глаза смотрели с таким холодным безразличием, что Пулий почувствовал, как яйца сжались, будто он решил помочиться на лютом морозе.
– Ты стоил мне двух бойцов, легионер, – сказал Гнут почти дружеским тоном, но слова были совсем не добрыми, – оба, конечно, были отбросами, но вчера они служили мне, а сегодня их нет. Молись, чтобы за тебя хорошо заплатили.
Пулий не нашелся с ответом и лишь кивнул.
– А это – за то, что доставил хлопоты.
Пулий хотел возразить, но, прежде чем с губ сорвался хоть звук, лицо чем-то обожгло. От щеки до лба. Боль была не слишком сильной – бивали его и похуже.
– Боец должен выглядеть свирепо, – Гнут усмехнулся и небрежно вытер клинок о плечо Пулия. – Верните его к остальным, – распорядился он и чуть тише, все таким же дружеским тоном, добавил, – в следующий раз отрежу тебе уши и язык. Сражаться можно и без них.
Толстяк все еще сторожил пленников. Он привязал Пулия к кольцу.
– Небось радуешься, тварь? – спросил охранник.
Пулий потрогал начавший ныть разрез на лице и посмотрел на окрашенные алым пальцы.
– Радовался бы больше, если б мне рожу не распахали.
Толстяк двинул ему в зубы.
Пулий хотел бы сказать, что он упал специально, но, откровенно говоря, от удара у него чуть башка не отлетела. Он медленно сел, утер разбитую губу, сплюнул кровь и тут же скривился. Порез, оставленный Гнутом был глубоким. Толстяк наклонился и двинул ему снова. На этот раз один зуб не выдержал – передний снизу. Пулий застонал.
– Ты свое еще получишь, обещаю, – толстяк выпрямился и оставил его в обществе боли и остальных пленников.
Едва стихли его шаги, над Пулием склонилась Далила. Прикосновения нежных пальцев на миг заставили забыть о страданиях. Но только на миг. С ее помощью он сел.
– Ох, – только и сказал Пулий.
Сегодня он истратил как минимум годовой запас мужества – теперь из чувств остались только боль и жалость к себе.
– Спасибо тебе, – быстро заговорила девушка. – Не знаю, чем отблагодарить тебя… Спасибо, спасибо! – она принялась целовать ему руки.
Вторая девица тоже что-то бормотала, но Пулий не понимал ни слова.
– На! – прогромыхало из-за спины, и Пулий вздрогнул.
А когда обернулся – увидел, что Сабир протягивает ему припрятанную краюху хлеба (ту самую, которую отнял не далее как сегодня утром), усомнился в надежности своих глаз.
– На, – повторил здоровяк.
Похоже, это слово составляло существенную часть его знаний лигурийского.
Пулий с опаской взял хлеб.
Сабир сказал несколько фраз на гномьем.
– Он говорит, ты совершил отважный поступок сегодня. Он восхищен твоей храбростью и ему стыдно, что он не так смел.
– Или глуп, – буркнул Пулий себе под нос.
Сабир снова заговорил.
– Он говорит, что больше не будет отнимать у тебя еду и просит прощения.
Парень протянул свою толстенную руку. Поколебавшись мгновение, Пулий сжал его предплечье. Сабир улыбнулся.
– На! – радостно провозгласил он и хлопнул Пулия по плечу.
Пулий повертел кусок хлеба. Он уже хотел укусить его, как поймал на себе голодный взгляд мальчишки – Ахима. Остальные поди голодны не меньше его самого. До конца не понимая, зачем делает это, он разломил хлеб пополам. А затем каждую половину еще раз и еще, пока не получилось восемь крошечных кусочков.
