Судья Эндрю Макдауэлл, самый молодой из членов
суда (61 год), стоял у окна, попыхивая трубкой и наблюдая за уличным движением.
Если Джейнсен имел друга в суде, то им был Макдауэлл. Флетчер Коул сообщил
Рэнниену, что президент не собирается приходить на похороны и выступать с
траурной речью. Никто во внутреннем кабинете тоже не хотел этого. Главный
попросил Макдауэлла подготовить несколько слов. Будучи застенчивым человеком,
избегавшим выступлений, Макдауэлл крутил свой галстук-бабочку и пытался
представить своего друга на балконе с удавкой вокруг шеи. Это было выше его
сил. Член Верховного суда, один из представителей когорты выдающихся юристов,
один из избранной девятки, прячется в таком месте, занимаясь просмотром грязных
фильмов, и оказывается разоблаченным столь ужасным способом. Какой стыд. Он
представил себя стоящим перед толпой в церкви и смотрящим на мать Джейнсена и
его семью. В мыслях у всех будет кинотеатр «Монтроуз». Они будут шепотом
спрашивать друг друга: «А вы знали, что он был гомосексуалистом?» Похоже, что
единственным, кто не знал и не подозревал об этом, был Макдауэлл. Говорить
что-либо на похоронах он тоже не хотел.
Судья Бен Туроу (68 лет) был озабочен не
столько похоронами, сколько поимкой убийц. Он был федеральным прокурором
Миннесоты и делил подозреваемых на тех, кто руководствуется в своих действиях
чувством ненависти и мести, и тех, кто пытается повлиять на предстоящие
решения. Он дал указание своим помощникам начать поиски.
Туроу ходил по кабинету.
— Мы имеем двадцать семь судебных исполнителей
и семь судей, — сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Это
очевидно, что у нас будет не много работы в ближайшие две недели и все
первоочередные решения будут отложены до тех пор, пока не появится кворум. На
это могут уйти месяцы. Я предлагаю задействовать наших помощников, чтобы
попытаться раскрыть убийства.
— Мы не полиция, — сказал Маннинг спокойно.
— Можем мы подождать, пока хотя бы пройдут
похороны, прежде чем начинать игру в Дика Трейсера? — спросил Макдауэлл, не
поворачиваясь от окна.
Туроу, как всегда, проигнорировал их.
— Я возглавлю поиски. Одолжите мне ваших
помощников, и я думаю, что через две недели мы будем иметь краткий список
подозреваемых на веских основаниях.
— ФБР в состоянии справиться само, Бен, —
сказал Главный. — Они не просили у нас помощи.
— Я бы не стал обсуждать способности ФБР, —
возразил Туроу. — Вместо того чтобы хандрить, соблюдая официальный траур две
недели, мы можем заняться делом и найти этих ублюдков.
— Почему вы так уверены, что сможете решить
эту задачу? — спросил Маннинг.
— Я не уверен, что смогу, но я считаю, что
попытаться стоит. Наши коллеги были убиты не без причины, и эта причина
непосредственно связана с делом или вопросом, которые либо уже рассмотрены,
либо ожидают решения суда. Если это месть, то наша задача становится почти
неразрешимой. Все, черт возьми, ненавидят нас по той или иной причине. Но если
это не месть или ненависть, то тогда, возможно, кому-то хочется иметь в будущем
другой состав суда. Вот что интересно. Кто мог убить Эйба и Глена из-за того,
как бы они стали голосовать по тому или иному делу в этом году, в следующем или
через пять лет? Я хочу, чтобы помощники подняли каждое дело из тех, которые
ждут своей очереди в одиннадцати округах.
Судья Макдауэлл покачал головой:
— Ты что, Бен? Это свыше пяти тысяч дел, и
только небольшая часть из них окажется в конечном итоге здесь. Это все равно
что искать иголку в стоге сена.
Маннинг оставался таким же невозмутимым.
— Послушайте, ребята. Я прослужил с Эйбом
Розенбергом тридцать пять лет, и я частенько сам подумывал о том, чтобы
пристрелить его. Но я любил его как брата. Его либеральные идеи нашли признание
в шестидесятых и семидесятых, но в восьмидесятых они устарели, а сейчас, в
девяностых, эти идеи вызывают возмущение. Он стал символом всего неправильного
в этой стране. Он был убит, я считаю, одной из праворадикальных экстремистских
группировок, и мы можем изучать дела до скончания века и не найти ничего. Это
месть, Бен. Чистая и простая.
— А Глен? — спросил Туроу.
— Очевидно, наш друг имел кое-какие странные
наклонности. Слухи об этом, должно быть, распространились, и он стал легкой
добычей таких группировок. Они ненавидят гомосексуалистов, Бен.
Бен продолжал ходить, по-прежнему не придавая
значения словам Маннинга.
— Они ненавидят всех нас, и, если они
совершили убийство из чувства ненависти, полиция схватит их.
— Может быть. Но что, если они пошли на это,
чтобы получить возможность манипулировать судом? Что, если какая-то группа
воспользовалась происходящими в настоящий момент беспорядками и насилием, чтобы
устранить двоих из нас и таким образом перекроить состав суда? Я думаю, что это
вполне возможно.
Главный кашлянул.
— А я думаю, что мы не будем делать ничего,
пока их не похоронят или не развеют прах. Я не говорю тебе «нет», Бен, просто
надо подождать несколько дней. Пусть осядет пыль. Те из нас, кто остался в
живых, все еще в шоке.
Туроу извинился и вышел из кабинета. Его
телохранители последовали за ним.
Судья Маннинг встал, опираясь на трость, и
обратился к Главному:
— Я не полечу в Провиденс. Я ненавижу летать и
не люблю похорон. Уже недолго осталось до моих собственных, и лишнее
напоминание об этом не доставляет мне удовольствия. Я направлю свои
соболезнования. Когда вы увидитесь с семьей, извинитесь, пожалуйста, за меня. Я
очень старый человек.
Он вышел вместе с помощником.
— Я думаю, что в словах судьи Туроу есть
смысл, — сказал Джейсон Клайн. — Мы по крайней мере должны просмотреть
имеющиеся дела, а также те, которые могут поступить к нам из округов. Это
долгий путь, но на нем мы можем набрести на что-нибудь.
— Я согласен, — сказал Главный. — Но пока это
несколько преждевременно, вы не считаете?
— Да, но мне тем не менее хотелось бы начать.
— Нет. Подождите до понедельника, и вы будете
работать вместе с Туроу.
Клайн пожал плечами и, извинившись, покинул
кабинет. Два клерка последовали за ним в кабинет Розенберга, где они посидели в
темноте, потягивая коньяк, оставшийся после Эйба.
