— Следует ли нам послать кого-нибудь?
— Конечно. Как насчет вице-президента?
— А где он?
— На пути из Гватемалы. Будет сегодня вечером.
— Коул вдруг ухмыльнулся. — Это подходящее занятие для вице-президента.
Похороны гомосексуалиста.
— Вполне, — довольно хихикнул президент.
Коул перестал улыбаться и начал ходить по
кабинету.
— Небольшая проблема. Панихида по Розенбергу
состоится в субботу всего в нескольких кварталах отсюда.
— Я бы предпочел пересидеть этот день даже в
аду.
— Я знаю. Но ваше отсутствие будет очень
заметным.
— Я могу лечь в «Вальтер-рид» с приступом
радикулита. Это срабатывало прежде.
— Нет, шеф. Перевыборы в следующем году. Вам
следует держаться подальше от больниц.
Президент хлопнул обеими руками по столу и
встал.
— Черт возьми, Флетчер! Я не могу идти на его
панихиду, потому что я не смогу сдержать смех. Его ненавидели девяносто
процентов американцев. Им понравится, если я не приду.
— Протокол, шеф. Хорошие манеры. Пресса
испепелит вас, если вы не придете. А потом, это не составит для вас труда. Вам не
придется говорить ни слова. Просто покажетесь перед камерами, сделав печальный
вид. Это займет не больше часа.
Президент держал в руке клюшку и примеривался
к удару по оранжевому мячу.
— Тогда мне придется идти на похороны
Джейнсена.
— Совершенно верно. Но забудьте о траурной
речи.
Президент ударил по мячу.
— Я встречался с ним всего дважды.
— Да, я знаю. Давайте спокойно посетим оба
мероприятия и, ничего не сказав, исчезнем.
— Я думаю, ты прав.
Глава 9
Каллаган спал долго и один. Он лег спать рано
и трезвым. В третий раз подряд он отменил свои занятия. Была пятница, похороны
Розенберга состоятся завтра, и из уважения к своему идолу он не будет
преподавать конституционное право, пока прах этого человека не предадут земле.
Он приготовил себе кофе и сел в халате на
балконе. Впервые за осень похолодало и температура опустилась до пятнадцати
градусов. Суета внизу на Дофин-стрит стала оживленнее. Он кивнул незнакомой
старухе на балконе через улицу. Из стоящего рядом отеля «Бурбон» высыпали
туристы со своими путеводителями и фотоаппаратами. Рассвет прошел незаметным во
Французском квартале, но к десяти его узкие улицы были полны такси и
грузовиков, развозящих продукты и товары.
В эти поздние утренние часы, а их было немало,
Каллаган наслаждался своей свободой. Вот уже двадцать лет, как он окончил
юридический колледж, и с тех пор большинство его однокашников сидели
привязанными по семьдесят часов в неделю на своих юридических «фабриках». Он же
протянул только два года на частной практике. Фирма (чудовище с двумя сотнями
адвокатов), расположенная в округе Колумбия, наняла его на работу сразу же
после окончания колледжа в Джорджтауне и на первые шесть месяцев засадила в
тесную клетушку для изложения дел, рассматривавшихся в суде. Затем он был
брошен на конвейер для того, чтобы по двенадцать часов в день отвечать на
вопросы деклараций о доходах, а требовали от него ставить в счет шестнадцать
оплаченных часов. Ему было сказано, что если в течение следующих десяти лет он
будет работать за двоих, то годам к тридцати пяти сможет стать компаньоном.
Каллаган хотел пожить еще и после пятидесяти,
поэтому он оставил частную адвокатскую практику, получил степень магистра права
и стал профессором. Он спал допоздна, работал по пять часов в день, время от
времени пописывал статьи, а основную часть времени посвящал удовольствиям. При
отсутствии расходов на семью, которой у него не было, его зарплата в семьдесят
тысяч оказалась более чем достаточной для того, чтобы иметь двухэтажный
коттедж, «порше» и сколько угодно спиртного. Если умереть придется рано, то это
случится от виски, а не от работы. Пришлось кое-чем и пожертвовать. Многие из
его приятелей по юридической школе стали компаньонами в крупных фирмах,
занимали солидное положение и имели полумиллионные доходы. Их клиентами
являются высшие должностные лица из «ИБМ», «Тексако» и «Стейт фарм». Они
знаются с сенаторами и имеют конторы в Токио и Лондоне. Но он не завидовал им.
Одним из его лучших друзей со времени
юридической школы был Гэвин Вереек, также расставшийся с частной практикой и
перешедший на государственную службу. Вначале он работал в Управлении
гражданских прав министерства юстиции, а затем был переведен в ФБР. Теперь он
занимал должность специального советника директора. В понедельник Каллагану
предстояло участвовать в конференции профессоров конституционного права в
Вашингтоне. Он и Вереек планировали поужинать и хорошенько выпить в этот день
вечером.
Каллагану необходимо было позвонить ему и
убедиться, что их ужин и пьянка состоятся, а заодно выведать, что у него на
уме. Он набрал номер по памяти. Вызов долго ходил по линиям, и через пять минут
Гэвин Вереек был у телефона.
— Давай побыстрее, — сказал он.
— Рад слышать твой голос, — проговорил в
трубку Каллаган.
— Как дела, Томас?
— Время десять тридцать. Я не одет. Сижу
здесь, во Французском квартале, пью кофе и наблюдаю за прохожими на Дофин. А
что делаешь ты?
— Что за жизнь! Здесь уже одиннадцать тридцать,
а я не уходил из кабинета с тех пор, как они нашли тела во вторник утром.
— Мне просто дурно, Гэвин. Он назначит двух
нацистов.
— Конечно, я не могу комментировать такие
дела. Но я подозреваю, что ты прав.
— Подозревай мой зад. Ты уже видел список его
кандидатур, Гэвин? Вы, ребята, наверное, уже проверяете их биографии, не так
ли? Давай, Гэвин, ты можешь сказать мне. Кто в этом списке? Я никогда не
проболтаюсь.
— Я тоже не проболтаюсь, Томас. Но я уверяю
тебя, что твоего имени там нет.
— Я убит.
— Как подруга?
— Которая?
— Ладно, Томас. Так как она?
— Она красивая, и умная, и мягкая, и нежная,
и…
— Продолжай.
— Кто убил их, Гэвин? Я имею право знать. Я
налогоплательщик и имею право знать, кто убил их.
— Как теперь ее звать?
— Дарби. Кто убил их и почему?
