— Что еще он придумал?
— Один из его помощников дал мне знать, что
Главный и ФБР обеспокоены твоей безопасностью. Говорят, что ты не идешь им в
этом навстречу и что Главный сильно раздражен. Он просил меня передать тебе
это.
Через систему помощников передавалось все.
Абсолютно все.
— Он должен беспокоиться. Это его работа.
— Он хочет приставить еще двух фэбээровцев к
тебе в качестве телохранителей, а они намерены получить доступ в твою квартиру.
Кроме этого, они собираются сопровождать тебя на службу и домой. Они
намереваются также ограничить твои переезды.
— Я уже слышал это.
— Да, мы знаем. Но помощник Главного сказал,
что шеф хочет, чтобы мы повлияли на тебя и убедили сотрудничать с ФБР в их
стремлении спасти тебе жизнь.
— Я понимаю.
— Что мы и делаем.
— Благодарю. Возвращайтесь в канцелярию и
передайте помощнику Главного, что вы не только воздействовали на меня, но и
устроили мне скандал и что я оценил ваши старания и поднятый шум, но все это
влетело мне в одно ухо и вылетело из другого. Скажите им, что Глен считает себя
взрослым.
— Правильно, Глен. А ты не боишься?
— Ничуть.
Глава 2
Томас Каллаган был одним из наиболее
популярных профессоров Тулейна в основном потому, что не начинал занятий раньше
одиннадцати утра. Как и большинство его студентов, он много пил, и первые
утренние часы были необходимы ему, чтобы отоспаться и прийти в себя. К девяти-
и десятичасовым занятиям он питал отвращение. Его вызывающая манера носить
выгоревшие джинсы и твидовые пиджаки с заплатами на локтях, пренебрегая носками
и галстуками, также способствовала популярности и придавала ему эдакий
либерально-академический шик. Ему было сорок пять, но темные волосы и очки в
роговой оправе делали его тридцатипятилетним, несмотря на то что его совершенно
не заботило, на сколько лет он выглядит. Брился он раз в неделю, когда
начинался зуд, а в холодную погоду, что не было редкостью для Нового Орлеана,
отпускал бороду. За ним числилось немало романов со студентками.
Каллаган пользовался популярностью еще и
потому, что читал конституционное право — самый скучный, но обязательный курс.
Будучи блестящим и экстравагантным преподавателем, он делал его действительно
интересным. Никому другому в Тулейне не удавалось это. На самом деле за этот
предмет никто больше не хотел браться, поэтому трижды в неделю приходилось
сидеть в одиннадцать на конституционном праве у Каллагана.
Человек восемьдесят студентов расположились на
задних рядах аудитории и перешептывались между собой, пока Каллаган, стоя перед
кафедрой, протирал свои очки. Часы показывали пять минут двенадцатого, все еще
слишком раннее время для него.
— Кто объяснит особую позицию Розенберга по
делу Нэша в суде Нью-Джерси?
Все головы разом пригнулись, аудитория
замерла. Его красные глаза говорили о сильном похмелье. Когда он начинал с
Розенберга, это обычно означало тяжелую лекцию. Добровольцев не нашлось.
— Нэш? — Каллаган медленно обводил аудиторию
взглядом и ждал. Воцарилась мертвая тишина.
Громко щелкнувшая дверная ручка разорвала
напряжение. Дверь быстро приоткрылась, и в нее элегантно проскользнула
привлекательная молодая особа в тесных полинявших джинсах и простом свитере.
Проплыв вдоль стены до третьего ряда, она виртуозно протиснулась между сидящими
и уселась на свое место. Парни в четвертом ряду замерли от восхищения. Сидевшие
в пятом вытянули шеи, чтобы бросить взгляд. Одним из немногих удовольствий этих
двух кошмарных лет учебы в юридическом колледже была возможность видеть ее,
грациозно порхающую на своих длинных ногах по залам и аудиториям в свободных
свитерах, под которыми угадывалась невероятная фигура. Однако она была не из
тех, кто выставляет себя напоказ. Она принадлежала к компании, где предпочтение
отдавалось джинсам, фланелевым рубахам и старым свитерам, которые они никогда
бы не променяли на черную кожаную мини-юбку.
Она сверкнула улыбкой в сторону своего соседа,
и на секунду Каллаган и его вопрос по делу Нэша были забыты. Ее темно-рыжие
волосы спадали до самых плеч. Она была той очаровательной заводилой, в которую
каждый из парней влюблялся не меньше двух раз в высшей школе и по крайней мере
один раз в юридическом колледже.
Каллаган никак не отреагировал на ее
появление. Была бы она испуганной первокурсницей, он, возможно, не преминул бы
устроить ей разнос. К тому же расхожая профессорская поговорка гласила: «В суд
никогда не опоздаешь». Но сейчас Каллаган был не в том настроении, когда
устраивают нагоняи, да и Дарби Шоу не боялась его. В его голове мелькнул
вопрос: а не знает ли кто-нибудь, что он спит с ней? Скорее всего нет. Она
настояла на сохранении их отношений в полной тайне.
— Читал ли кто-нибудь особое мнение Розенберга
по делу Нэша?
Поднятая рука могла означать получасовой
допрос «с пристрастием». Желающих не было. В заднем ряду закурили. Большинство
делали вид, что пишут. Все головы были опущены. Искать дело Нэша в справочнике
было поздно и рискованно. Любое шевеление могло привлечь внимание. Кто-то
вот-вот должен был стать жертвой.
Нэша не было в учебнике. Это было одно из
десятка незначительных дел, о котором Каллаган вскользь упомянул с неделю
назад, а теперь ему не терпелось узнать, ознакомился ли кто-нибудь с ним. Он
был знаменит этим. Его итоговый экзамен охватывал двенадцать сотен дел, о
тысяче из которых в учебнике не упоминалось ни слова. Экзамен был кошмаром.
Однако Каллаган вел себя как настоящий душка, который не скупится на оценки. И
только редкий тупица заваливался у него на экзамене.
Но в настоящий момент он не казался душкой.
Оглядев аудиторию, он решил, что пора избрать жертву.
— Так как насчет этого дела, Сэллинджер?
Можете ли вы объяснить особое мнение Розенберга?
С четвертого ряда мгновенно последовал ответ
Сэллинджера:
— Нет, сэр.
— Понятно. Может ли это означать, что вы не
читали особого мнения Розенберга?
— Может, сэр.
Каллаган пристально смотрел на него. Надменный
взгляд его красных глаз становился все более угрожающим. Видел это только
Сэллинджер, поскольку все остальные не поднимали головы от конспектов.
— И почему же вы не читали?
— Потому, что я вообще стараюсь не читать
особых мнений. Особенно Розенберга.
Глупее не придумаешь. Сэллинджер был намерен
отбиться, однако ему явно не хватало аргументов.
