— Дело будет кончено к полуночи, мистер
Шнеллер, если ваша информация верна.
— На настоящий момент она верна. И сегодня
никаких изменений не предвидится. Наши люди находятся на местах. Все, что вы
просили, в чемоданах: карты, схемы, расписания, инструменты и приспособления.
Камель взглянул на чемоданы позади себя и
потер глаза рукой.
— Мне нужно поспать, — пробурчал он в трубку,
— я не спал целые сутки.
Шнеллер не нашелся что ответить. У них было
достаточно времени, и если Камель хочет поспать, он может это сделать. Несмотря
на то что они платили ему десять миллионов.
— Может быть, вы хотите есть? — спросил
Шнеллер неловко.
— Нет. Позвоните мне через три часа, ровно в
десять тридцать.
Он положил трубку и вытянулся на кровати.
На второй день сессии суда улицы опустели и
притихли. Судьи слушали бесконечные выступления адвокатов по различным делам.
Большую часть их Розенберг спал. Он ненадолго возвратился к жизни только тогда,
когда главный прокурор из Техаса взялся утверждать, что некий приговоренный к
смертной казни заключенный должен быть вначале приведен медициной в состояние
здравого рассудка, прежде чем ему сделают смертельную инъекцию.
— Если он душевнобольной, то как можно
подвергать его смертной казни? — спросил Розенберг озадаченно.
— Очень просто, — сказал техасский прокурор, —
его заболевание поддается лечебному воздействию, поэтому ему делают небольшой
укол, чтобы привести в здравый ум, а затем делают другой укол, чтобы убить. Все
прекрасно и в соответствии с конституцией.
Розенберг возмущался и куражился какое-то
время, а затем стал скисать. Его маленькое кресло-коляска было гораздо ниже
массивных кожаных тронов его коллег. И он в нем имел довольно жалкий вид.
Когда-то он был тигром, безжалостно устрашавшим и вившим веревки даже из самых
изворотливых адвокатов. Но все это было в прошлом. Теперь же он перешел на
несвязное бормотание и вскоре отключился вовсе. Главный прокурор бросил на него
насмешливый взгляд и продолжил свою речь.
В ходе последнего в этот день слушания по
безнадежному делу о десегрегации Розенберг начал похрапывать. Главный судья Рэнниен
свирепо глянул вниз, и Джейсон Клайн, старший помощник Розенберга, понял намек.
Он медленно выкатил коляску из зала суда и быстро повез ее по служебному
коридору.
Судья пришел в себя в своем кабинете. Он
принял таблетки и сообщил своим помощникам, что хочет домой. Клайн
проинформировал об этом ФБР, и через некоторое время Розенберга вкатили в его
фургон, стоящий в подвале. За погрузкой наблюдали два агента ФБР. Медицинский
сотрудник по имени Фредерик закрепил коляску, а сержант Фергюсон из полиции Верховного
суда сел за руль. Судья не позволял агентам ФБР находиться рядом с собой, они
могли следовать за ним в своем автомобиле, наблюдать за его городским домом с
улицы и радоваться, что им разрешается хотя бы это. Он не доверял копам, а еще
больше агентам ФБР. Ему не нужна была защита.
На Вольта-стрит в Джорджтауне фургон
притормозил и чуть проехал назад по короткому подъездному пути к дому. Фредерик
и Фергюсон осторожно выкатили коляску из машины. Агенты наблюдали за ними с
улицы из своего черного служебного «доджа». Лужайка перед домом была крохотной,
и их автомобиль находился в считанных метрах от передней двери. Было почти
четыре часа дня.
Как было заведено, через несколько минут
появился Фергюсон и заговорил с агентами. Неделей раньше, после предварительных
долгих дебатов, Розенберг сдался и разрешил Фергюсону без какого бы то ни было
шума осматривать каждую комнату наверху и внизу во время его ежедневных
посещений во второй половине дня. После этого Фергюсон должен был покинуть дом
и возвратиться в десять вечера, чтобы находиться у черного хода снаружи ровно
до шести утра. Никто, кроме Фергюсона, не допускался к этому, и это выматывало
полицейского.
— Все отлично, — сказал он агентам. — Я думаю,
что к десяти вернусь.
— Он все еще жив? — Один из агентов задал
ставший уже обычным вопрос.
— Боюсь, что да. — Фергюсон выглядел уставшим,
когда садился в фургон.
Фредерик был рыхлым и слабым, но ему не нужна
была сила, чтобы ухаживать за своим пациентом. Поправив подушки, он перенес его
на диван, где Розенберг будет дремать и смотреть Си-эн-эн в течение следующих
двух часов. Сделав себе бутерброд с ветчиной и взяв тарелку с печеньем,
Фредерик просматривал «Нэшнл инкуайэр» за кухонным столом. Розенберг громко
пробормотал что-то и переключил каналы с помощью пульта дистанционного управления.
Ровно в семь Фредерик подал ему на обед
куриный бульон, вареный картофель и тушеный лук — пищу паралитиков, аккуратно
расставив тарелки на столе, и подкатил к нему своего подопечного. Розенберг
настаивал на приемах пищи, и это было огорчительно. Фредерик смотрел телевизор.
Посудой он займется позже.
К девяти Розенберг был помыт, переодет в
ночную рубашку и уложен под одеяла. Кроватью ему служила узкая светло-зеленая
жесткая госпитальная койка армейского образца с подъемником и кнопочным
управлением. Кровать имела откидные борта, которые были опущены по настоянию
Розенберга. Она стояла в комнате, расположенной за кухней и использовавшейся в
течение тридцати лет, до первого паралича, в качестве малого кабинета. Теперь
кабинет был превращен в больничную палату, пропахшую карболкой и надвигающейся
смертью. Рядом с кроватью стоял большой стол с госпитальной лампой и по меньшей
мере двумя десятками баночек с таблетками. Толстые и тяжелые фолианты по
юриспруденции были аккуратно расставлены по всей комнате. У стола, рядом с
Розенбергом, сидел Фредерик, выполнявший роль сиделки, и читал ему очередное
дело. Он будет совершать этот ежевечерний ритуал до тех пор, пока не услышит
похрапывание. Он читал медленно и громко. Розенберг лежал без движения. Он
слушал. По этому делу ему предстоит формулировать мнение большинства, поэтому
он впитывал каждое слово, пока…
Через час Фредерик устал от громкого чтения, а
судья начал погружаться в сон. Слегка шевельнув рукой, он с помощью кнопки на
кровати уменьшил свет и закрыл глаза. В комнате стоял полумрак. Фредерик
подался назад и откинул спинку кресла. Положив том дела на пол, он тоже закрыл
глаза. Розенберг похрапывал. Вскоре его похрапывание прекратится.
Сразу после десяти, когда в доме царили
темнота и покой, дверь туалета в спальне на втором этаже слегка приоткрылась, и
из нее выскользнул Камель. Его напульсники, нейлоновая кепка и спортивные шорты
были ярко-синего цвета, рубашка с длинными рукавами, носки и кроссовки — белые
с золотистой отделкой. Цвета сочетались очень удачно. Камель-джоггер. Он был
чисто выбрит, а его коротко подстриженные волосы под кепкой стали теперь почти
белыми.
